Отец распалялся. Глаза его сузились до щелочек и казались холодными, как изо льда.
– Я исправлюсь, – сказал я привычное слово, сам не веря в это.
– Горбатого могила исправит, – сказал отец, тяжело вздохнул, встал и вышел.
Глянув на дневник, как на ядовитую змею, я подумал, что нехороший человек придумал его.
Лето выдалось сухим и жарким. Я пропадал на речушке днями напролет. Даже на обед не хотелось прибегать. Да и особой нужды в этом не было. Колхозный огород с морковкой, репой, турнепсом, капустой рядом. Руку протянул – и у тебя сытое брюхо. Зато все время твое! Загар с илом зачернили кожу так, что трудно понять, какого ты роду-племени. И когда у машины спустило колесо и мы оказались тут же, то шофер долго разглядывал мою шею, а потом спросил, почему я не мою ее.
– Она так загорела, – ответил я, искренне веря в это.
– А ты все же попробуй помыть. Лучше с мылом и мочалкой!
Совет я утаил от мамы, и сам им не воспользовался. Зачем сегодня мыть шею, если завтра она будет такой же.
Во второй половине августа задождило. Мелкий, въедливый дождь моросил бесконечно. Пахло гнилью и сыростью. Выходить на улицу не хотелось никак. Даже по нужде. Я терпел до последнего. В конце дня я шел на луг, где паслись телята и гнал хворостиной домой нашего крутолобого бычка. Опорки промокали насквозь. Ногам было зябко и неуютно. Мешок, накинутый на голову и плечи вместо несуществующего в доме плаща, становился холодным и тяжелым. Хотелось тепла и солнца. Хотелось в школу, в чистый и сухой класс.
Приехали с заимки Федька и Лида. Сенокос в колхозе приостановили, и всех привезли домой.
– Ну как ты тут? – спросил меня Федька и потрепал по голове. Внимательно всматриваясь в макушку, удивился: – Голова-то твоя совсем красная! Была не такая.
– Сентябрь чтобы не подвел, – пропустил мимо ушей красноту моей головы отец. – Картошку бы не погноить. Неделька бы сухой выдалась, как копать.
У меня свело пальцы рук от одного только упоминания о выковыривании картошки из холодной грязи со снегом пополам.
– Накинулись бы все, чтобы сразу, – планировал отец сложную и важную операцию, от успеха которой зависело, быть ли нам с картошкой в зиму.
– Будет, – заверила мама. – Сейчас выльется все, а потом прояснеет.
– Ты так говоришь, вроде Бог с ведром на небе сидит и прислушивается к твоим словам, – криво усмехнулся отец.