«Мама хотела, чтобы я был летчиком, – вспомнилась мама и ее грустные глаза при расставании. – Может, так и будет. Дадут от ворот поворот, и кувыркайся, как хочешь».
В Тайшете в купе подсели две тетки. Они были в черных платках и почти не разговаривали. Скажет одна, отзовется другая, и долгое молчание.
– Занавески надо бы Надьке отдать, – сказала та, что постарше, у которой железные зубы.
– А, – с досадой отмахнулась другая, – кому нужно это старье!
Старшая не согласилась.
– Дык в прошлом годе он их купил. Совсем не старые оне.
– Разберутся с этим без нас!
– Кода живой был, никто не приезжал, а тута, как воронье, налетели.
Яковлева мотнула мне головой, и мы вышли в коридор.
– С похорон едут, – тихо сказала она мне и с опаской посмотрела на дверь купе. – Не повезет нам с поступлением.
– Почему? – удивился я. – Каждый день кто-нибудь умирает, так что, теперь всем на неудачу?
– Не всем, а тем, кто встречает покойника, – прошептала Яковлева, поглядывая на дверь.
– Они же не везут покойника, – не понимал я.
– Почти то же. Едут с похорон. И дух его с ними.
– Чей? – и я с опаской посмотрел на дверь.
– Чей, чей?! Покойника! Сорок дней он будет с ними.
– В нашем купе?
До глубокой ночи я сидел на откидном стульчике в коридоре. Хотелось есть, и я не знал, как лучше это сделать.
Вышла Яковлева переодетая в легкий шелковый халатик. Тонкую ее талию перетягивал голубой поясок. Из-под халатика выглядывали стройные и сильные ноги. Темно-коричневый загар подчеркивал силу и красоту их.
– Наташка, – сказал я и облизнул сухие губы, – поесть бы чего. У меня поросенок и гусь.
– Иди и ешь. Они спят.
– А он?
– Кто?
– Ну этот… что с ними. Сорок дней который…
– Он тебе не навредит. Он бесплотный и безвредный. Иди.
– Пойдем вдвоем?
– Я не хочу, – отказалась Наташка разделить со мной трапезу.
Нашарив впотьмах сумку с гусем, я отломал ему ногу, при этом до локтей выпачкав жиром руки, и тихонько выскользнул в коридор.
– Укуси, – предложил Яковлевой, вспомнив правила хорошего тона.
– Ты что! Вот так? Здесь? – Яковлева театрально повела рукой.
– А где еще? – посмотрел я по сторонам.
Яковлева поджала тонкие губы и уставилась в черное окно.
Закрыв глаза на все правила, я впился зубами в ногу. И вовремя, потому что слюна переполняла рот. В самый неподходящий момент, когда я ладонью вытирал жирные губы, Яковлева посмотрела на меня. Это был не взгляд, а расстрел. Причем долгий, мучительный расстрел презренного человека.