– Мы остановились, – проговорил Сачок почти одними губами. Звук был настолько тихим, что даже сам молодой человек почти не слышал себя.
Воздух вдруг стал тяжёлым, на минуту дыхание сделалось почти невозможным, будто кто-то нарочно закупорил вход в лёгкие. От волнения Сачок начал задыхаться, и немалых усилий стоило заставить нос втянуть хоть немного кислорода. Он всё ещё слышал женский плач за бортом, только теперь, когда «Золотая мечта» села на мель, малейшие остатки ощущения безопасности растворились в тумане.
– Чёрт подери! – за спиной Сачка раздалась приглушённая, но вполне различимая брань одного из членов команды.
Следом за этими словами стали раздаваться ещё и ещё. Отдалённые голоса звучали утешительно, никогда ещё ни один из членов экипажа не был рад слышать другого так, как теперь. Облегчение постепенно передавалось от одного пирата к другому вместе со звуком голосов, но никто не позволил себе продемонстрировать этого.
Сачок ослабил хватку на робе Аши и стал осматриваться. Звуки уже проникали к нему сквозь тьму, и постепенно стали различимы совсем близкие силуэты. Молодой человек, переминаясь с ноги на ногу, повернулся вокруг и насчитал троих человек в нескольких шагах от себя.
– Выходит, туман и правда не давал никого найти, – полушепотом произнёс Сачок. Он испытывал облегчение от новости, что остальные мужчины с корабля не исчезли, а просто были недосягаемы, но не мог расслабиться полностью, пока откуда-то издалека всё ещё доносились отчаянные всхлипы.
– Кто здесь? – Эмметт, грузный, но весьма изворотливый мужчина, чьи слова слышались ранее, набрёл на пороховых обезьян первым. Отмахиваясь от остатков побледневшего мрака, он прищурился, чтобы рассмотреть встреченных. – Ну здорова, мелочь.
При обычных обстоятельствах Эмметт и за всю жизнь бы не снизошёл до общения с подобными Аше и тем более Сачку. Не в его правилах было тратить время на молодежь низших чинов и предателей. Но разделивший их туман странным образом изменил настрой даже такого упёртого старикана, как Эмметт.
Однако после проведённого в темноте и безмолвном одиночестве времени искажались не только манеры поведения. Не обезображенное интеллектом пухлое лицо Эмметта с множеством неглубоких морщин, белевших на загорелой коже, вдруг стало необыкновенно озадаченным и печальным. Сачок, никогда не замечавший усталости и боли в лице этого абордажника, мог бы и удивиться, только его собственное состояние тоже было далеко не рядовым. Побледневшая кожа и потерявшие насыщенность голубые глаза говорили о перенесённом ужасе красноречивее любого ругательства.