Всех на части моя ярость разорвет!».
И они, теней пугаясь, отступали.
Видя бегство их, я сердцем ликовал
И в гордыне, ничего не замечая,
Я не тех за недругов считал…
Со спины подкралось время незаметно,
Кистью белой покружило над главой,
Проредило гриву всласть рукою бледной
И рассыпалось морозной сединой.
С головы моей любимой уж не волос —
Много больше – убежали навсегда.
И талдычит беспрестанно тот же голос:
«Ярость, милый, не сожжет твои года!»
Стреляли в ангела… В упор и против солнца.
Не так, чтоб с умыслом, а чтобы не скучать!
Давно не мытые заросшие оконца
Не смели краем сколотым дрожать.
Летели перья. И простреленные крылья
Свистящим взмахом издавали грусть.
Упавши ниц, хватал с дороги пыль я,
Чтобы не вспомнить это всё, когда очнусь.
Чтоб быть униженным и слабым, но безвинным,
Чтоб в мыслях не было, над ангелом склонясь,
Щипать перо и им набить перину,
Ткнуть кубок в рану, чтобы жидкость набралась…
Росток засохший человеческого смысла
Не ищут в джунглях практики гнилой.
Благая весть свернулась змейкой и закисла,
Стекая с уст его белёсою слюной…
Ах, бедный ангел… Приходя с любовью,
Уйди, простив, не рассуждая впрок:
Ведь люди будут греться твоей кровью
И на ступеньках в винный погребок.