За ветками монисто заблестит
За ветками монисто заблестит,
В ночной тиши негромкий шорох юбок.
Она ко мне, конечно, прибежит
На лавочку с рисунком из зарубок.
На невысоком берегу реки
Слова откроют в душу загородку,
Отыщутся на сердце родники
С нектаром крепче самой сильной водки.
И потекут под сладостный напев
Растянутые мысли об извечном —
Клянясь в любви, мы губим юных дев
Надеждою, опасной и беспечной.
Пока она, в волнении дрожа,
Считает плюсы будущего плена,
Пути молочного небесная межа
Укажет мне дорогу в Ойкумену.
…Я замечтался, а монисто не блестит,
Луна грустит в предутреннем тумане.
И по траве, к утру намокшей, не шуршит
Хранительница верного обмана.
Не прибежала… На колени встав,
Достал кинжал с нашлёпкой из голубок
И… в ярости полоску искромсал
На лавочке с рисунком из зарубок.
Моё Эго в обиде свернулось клубком
Моё Эго в обиде свернулось клубком.
Черной пуговкой носик укрылся хвостом,
И затихло, чтоб резче почувствовал я,
Как его затравила бездушность твоя.
Но почувствовать боль мне года не дают,
И подносят бальзам и на рану кладут,
Был бы молод, наверно, рубил бы с плеча,
А сейчас только сжал рукоятку меча.
Это сложно, считая кого-то своим,
Резать то, что единым назвал Элоим.
Я ни Бога, ни души не мыслил делить —
Лишь мечтательно ждал и просил не юлить.
Третий глаз мне шептал: «Ведь она же слепа!
Быть рабой? Может быть, но нужна не раба».
Не сложился мозаики сколотый край,
И в петроглифе стертом затихла печаль.
Буду Эго баюкать и за ушком чесать,
Будем вместе учиться людей различать.
Меч на сече напьется, глаз во снах отдохнет,
И прощенье само незаметно придет.
Буду скромен и нежен, и прост между тем,
Только душу не буду делить я ни с кем:
Её гонит в полон, обзывая прыщом,
Мое Эго больное, а кто же ещё?