Солнечный свет, казалось, течёт мне прямо в душу. Я обводил глазами лица детей, сияющие белизной фартуки, чуть покачивающиеся банты. Всё было такое чистое и свежие, что нельзя было не радоваться. Фиолетовые и белые астры, красные бархатистые гладиолусы, розы с тяжёлыми головками, клонящиеся на зелёных крепких стеблях – цветы живым ярким узором были вкраплены в ряды детей. Лица детей младших классов, нежные и отчётливые, светились надеждой. Снова грянула музыка, но тут же осеклась: рано включили. По футбольному полю, неся на плечах девочку с двумя огромными бантами, пошёл высокий спокойный старшеклассник. Девочка держала в руке жёлтый колокольчик, и трясла его, и было видно усилие маленькой руки, и чувствовалось, как тяжел для неё колокольчик. Тут уже музыка грянул окончательно, ринулась в серебристые раструбы косо висящих репродукторов так, как будто давно искала возможности прорваться; и загремела медью, и загудела басами, и понеслась высокими счастливыми голосами детского хора. Классы, с учителями в главе, зашагали к школе, и вдоль построенных в пары детских колонн забегали родители, что-то кому-то подсовывая в последний момент и давай последние, необычайно важные напутствия перед первыми сегодняшними уроками. И по тому, как озабочено и тревожно забегали мамы, было ясно, что школьная дверь, в которую уводили их детей, представляется им дверью символической, ведущий из одной жизни в другую…
Это было в восемь утра. Через четыре с половиной часа, в половину первого, я вошёл в класс, и шесть детских лиц, разгорячённых вознёй, обратились ко мне. В тот момент, когда я вошёл, они разом оборвали свою возню и замерли на местах. «Сели!» – скомандовал я. Мой приказ как будто пробил дырку в потолке, и через эту дырку мгновенно вытянулось весёлое оживление, царившее в классе. Дети стали рассаживаются по местам.
Ничего праздничного в них уже не было. Цветы, правда, стояли на подоконнике в трёхлитровой банке, но они как-то не относились к тому, что происходило в классе. Мальчишки были помяты так, как будто провели все четыре урока в вольной борьбе. Ни на одном из детских лиц и в помине не было того радостного выражения надежды, которое я видел утром. Во всех шести было что-то преувеличенное, принуждённое и неискреннее. Как они только что, сломя голову, бегали между столами, толкали друг друга и кричали, изо всех сил «бесясь» и изображая веселье – так теперь они изо всех сил «слушались» и придавали своим лицам выражение, которые, как они считали, должно понравиться учителю.