– Ты снова описался? – спросила старуха. – Матрас весь мокрый! Ну что ж такое! Ты уже взрослый мальчик! – Она угрюмо вздохнула. – Как такой большой мальчик все еще мочится в кровать? Таким бугаям, как ты, уже нехорошо ходить по-маленькому прямо в постель. – Мать свернула одеяло и, убрав его в шкаф, фыркнула: – Завтрак готов!
Я придвинулся к стене и обнял подушку. Пытаясь представить, что прижимаюсь к Кате, что она никуда не делась и мое лицо на ее груди. Она отвечает взаимностью и запускает руки в мои длинные русые волосы. Но это были не ее руки, это старуха резким движением стянула меня с кровати.
– Антон, сколько можно повторять? Вставай, чертов лентяй! Если тебя уволят с работы, о матери кто позаботится?
Я попытался ей возразить, кинуть что-то типа: "Сама за собой ухаживай, Старая Карга!”, но выдавил лишь нечленораздельный звук, похожий на пердеж.
Трусы и кровать действительно были мокрыми. В свои сорок два мне редко удавалось проснуться в сухой постели. В детстве матушка водила меня по врачам, мне выписывали таблетки и разговаривали со мной так, словно я даун. Сколько себя помню, я всегда оставлял "ночной след”.
Я посмотрел на телефон – девять сорок две. Это означало, что у меня восемнадцать минут на сборы и тридцать на дорогу. От станции "Тропарево” до станции "Чистые пруды” как раз тридцать минут, и нельзя терять ни секунды, чтобы не оказаться на помойке.
Еле-еле я заставил себя встать с кровати. Мать возилась на кухне. Она на такой громкости смотрела "Доброе утро, страна”, что шум от передачи стоял на всю хату.
– Сделай потише эту тарахтелку, – прогнусавил я.
– Что ты сказал? – мать выбежала в зал. – Завтрак готов, давай умывайся и за стол.
– Старая карга, не дала мне поспать, – процедил я.
– Что ты там говоришь?
Но вместо ответа я развернулся и пошел в сторону ванной.
Мы жили в двухкомнатной хрущевке площадью тридцать шесть квадратных метров. Старуха спала в гостиной, среди сервантов, забитых хрустальными вазами, а я – в спальне размером с крысиную клетку. В моей комнате зимой было холодно, а летом жарко, так что я вечно потел как мразь.
В свое время мать повесила в комнате персидские ковры, чтобы не дуло, но зимой они не помогали, летом же из-за них становилось только жарче. От этих ковров воняло мочой. Я сам не чувствовал, но Тамара Тимофеевна, наша соседка, не упускала возможности заявить об этом. Видимо, ей было скучно у себя в берлоге, вот она и приходила к нам через день с инспекцией запаха.