– Очевидно, товарищ Егоров? – обратился он. – Рад вас приветствовать. Будем знакомы! Тем более что от нынешнего дня и неизвестно по какой день мы будем с вами самыми близкими соседями! Моя фамилия Бондин, занятие – начхим, звание военное – лейтенант, довоенное – кандидат наук! А о вас я всё знаю, можете не трудиться изложением данных. Трусков поведал всё.
Егоров пожал его руку, спросил имя и отчество и рассказал ему о своём недоумении.
– Это всё ерунда! Слушайте внимательно: вот здесь, внизу, спит наша аристократия. Здесь вот, – он показал на место в углу нижнего этажа, – спит наш денежный бог, сам начфин, рядом с ним – вещевой бог, начальник ОВС, здесь начальник продснабжения. Видите, какие птицы свили себе гнёзда здесь? Здесь же они в свободное от тяжких трудов время изволят и развлекаться посредством игры в преферанс, сидя по-турецки! Зрелище, повергающее в восторг и дающее богатую пищу красноречию Соломского. Его вы уже знаете? Очень рад! Здесь же, внизу, имеет прописку и переводчик полка, Ваня Девочкин. Он в преферанс не играет, за что и подвергается насмешкам и укорам со стороны своих вельможных соседей! Но вы видите, что у них есть свободное место между матрацами, так вот я их сейчас и соединю ближе, и перемещу свою постель сверху вниз, и разделю их пагубную страсть к преферансу, заодно и научу играть по-человечески. А вот вам верхний этаж. Трусков сказал, положите Егорова рядом со мной. Пожалуйста, вот трусковское спартанское ложе, вот Соломского, вот Багрецова, а вот остапчуковское, это наш шифровальщик, есть и такая служба. Что мы делаем? Мы сдвигаем их и таким путём образовываем вам ваше место. Что вам остаётся делать? Стелитесь и предавайтесь, пока это можно, блаженству!
Разговаривая, он расстелил матрац Егорова, застелил его простынёй, положил сверху одеяло, и к концу его монолога постель оказалась застеленной по всем правилам.
– Что это вы, товарищ Бондин? Зачем же? Ведь я и сам могу всё это сделать… – смущённо заговорил Егоров.
– Не расстраивайтесь, Егоров! Это я машинально, без всяких умыслов. Так, пожалуйста! Отдыхайте!
– А вы? Вероятно, я помешал вам?
– Я посижу немного, почитаю вот циркуляры по моей службе. Я человек штатский, привыкаю к военщине с трудом! Заползайте и поспите!
Спать Егоров, конечно, не мог. Он лежал на втором этаже, и разные думы роились в его голове. Прежде всего он подумал о том, что надо срочно написать Максе и дочке и сообщить им свой новый адрес, а затем от домашних дел его мысли перенеслись на беседу с командиром полка, на «разнос», полученный от комиссара, на то, что, вернее всего, опять придётся ему пережить стадию создавания оркестра из неизвестных ему людей, которых опять не на чем будет проверить, опять писать ноты и заново делать оркестровые переложения. Тут он вспомнил, что в порыве благотворительности оставил все свои партитуры и оркестровые партии, сделанные его руками в части майора Рамонова, и немного пожалел об этом. Все эти труды ох как пригодились бы теперь здесь, на голом месте! Но, к сожалению, делать было нечего, и… сожаление это прошло и сменилось чувством удовлетворённости. Нет, хорошо, что ноты остались там, пусть играют, пусть работают музыканты, пусть память о нём, о его работе – останется в части. Хорошо! А здесь? Пока ещё ничего нет, пока есть время, он исподволь займётся подготовкой нотного материала, теперь он многое знает, не страшен ему ни развод караулов, ни встречные марши. Трусков даст бумаги, время выкроится, полегоньку, без гонки, сделает он хорошо продуманные партитуры, распишет голоса, а там, глядишь, сбудется и обещанное Смеляком. Пожалуй, верно говорили и Трусков, и Смеляк. Всему будет своё время. А пока – будем готовиться!