И так как Третий Старче принял где-то материнский тон, она повторила свою аргументацию ему.
Он не дал ей закончить и прервал:
– Нельзя тебе делать такую работу, правда, нельзя! Это опасно. Если получишь травму или надорвёшься, то это аукнется на всю оставшуюся жизнь. Если тебе нужны деньги, то есть же у меня. Мы работаем, что называется, на ветру, нам хорошо платят, и мы получаем субсидии. У меня есть сбережения, так что для начала можно занять, а затем я могу давать тебе по тридцать-пятьдесят юаней в месяц. Этого должно хватить, верно?
Вот такой, высокий и могущественный, со своей заоблачной зарплатой, он ей не нравился. Он смотрел на неё свысока, относясь к ней как к поводу для благотворительности. Цзинцю ответила гордо:
– Твои деньги – твоё дело. Я их не хочу.
– Можешь занять, если это для тебя предпочтительнее. Можешь вернуть, как только начнёшь зарабатывать.
– А кто тебе сказал, что я смогу получить работу? – Она подхватила ироничный тон. – Твой отец не такой уж и вельможа, сомневаюсь, что он смог бы и меня пристроить к работе на ветру. Я готова. Как только меня сошлют на землю, я не вернусь в город, и матери не придётся занимать на мою норму риса. Но когда такое время настанет, какие деньги я должна буду тебе вернуть?
– Если у тебя их не будет, то и не нужно возвращать. Я всё равно ими не пользуюсь. Ну, не будь такой упрямой, ты себя изнуряешь ради нескольких грошей. Ты можешь закончить тем, что будешь прикована к постели на всю оставшуюся жизнь. Это не хуже?
Нескольких грошей? Он действительно смотрит на меня свысока, как будто я похожа на кого-то, кто любит деньги больше самой жизни. –
Совершенно верно, я – рабыня денег, – парировала она. – Но лучше я получу травму или истощу себя напрочь, выполняя временную работу, чем возьму твои деньги.
Третий Старче выглядел так, словно ему нанесли удар кинжалом в грудь.
– Ты… я… – мямлил он, не в состоянии сформулировать ответ, глядя на неё жалкими глазами.
Он напомнил ей собаку, за которой она когда-то ухаживала, и которую потом утащили фурманщики: с завязанным ртом, с глазами, неотрывно следившими за ней, знавшими, что это конец, и умолявшими о пощаде.