Впрочем, диссиденты все-таки обнаружились. Оппозицию возглавил старшеклассник Колька Захаров, не желавший, видимо, терять своего дворового авторитета и немедленно поставивший затею с лобзиком под сомнение. Тогда был сделан следующий ход. Начинающий пионервожатый неожиданно воспользовался инструментарием оппонента. Вечерами городецкая шпана собиралась на высоком берегу водохранилища, где жгла костры и предавалась прочим нехитрым занятиям, отражавшим романтические представления той поры. Вот туда, в мир трудных подростков, где любая фальшь вычисляется мгновенно и где статус школьного педагога скорее осложняет контакт, нежели придает веса, пришел старший пионервожатый Треушников. Не знаю, как реагировал на этот вызов Колька Захаров (полагаю, проблемы возникли), но вскоре, как выразился много лет спустя Михаил Константинович, «озорники стали хорошенькими».
Значит, убедил.
Сам он об этом эпизоде в своей жизни поведал мне впроброс, не останавливаясь на деталях, однако, выслушав уже не один рассказ о нем от его однокурсников по МГУ и коллег по дальнейшей юридической деятельности, могу с уверенностью судить: подобные ситуации он разрешать умел. Вера Макарьевна Степанова, принимавшая его после юрфака на работу в Москворецкий суд, вспоминает, что иногда, по требованию арестованных, ей приходилось до заседания идти к ним, чтобы выслушать очередные претензии или даже отказ от участия в суде, и всякий раз было неизвестно, чем это кончится. Подконвойные, особенно те, которые проявляли подобную активность, вели себя дерзко, выражались грубо, могли угрожать. Михаил Треушников, едва приступив к работе в суде, подошел как-то раз к начальнику конвоя и со своим характерным волжским упором на звук «о» сказал ему: «Не зови. Она больше не пойдет. Я пойду».
Понятно, что такие люди не могут не быть востребованы, поэтому в седьмой школе Городца он проработал недолго. Буквально через шесть месяцев педагогической деятельности ему предложили перейти в горком ВЛКСМ. И вот тут начинается целая сага о дополненной реальности. Дополненной отнюдь не на его частном уровне, а в историческом масштабе огромной страны. Начав рассказывать мне о переходе на идеологическую работу, Михаил Константинович неожиданно заговорил о приписках и фальшивой статистике. Я не сразу уловил, как это связано с его карьерным ростом, однако очень скоро для меня все встало на свои места.