Там было тихо, как всегда бывает в жаркий июльский полдень. Я крикнула папу. Он отозвался мне сверху, со второго этажа. Я попросила у проходившей мимо девицы лимонаду. Мне принесли на подносе кувшинчик и стакан. Я попросила налить полстакана, сделала служанке замечание, что она не принесла еще стакан для госпожи Антонеску, которая стояла со мною рядом. Госпожа Антонеску сказала:
– Ах, ерунда, ерунда.
– Отчего же ерунда? – сказала я. – Вон вы как запыхались!
Другая девушка принесла еще один стакан. Первая служанка стояла перед нами, держа поднос в руках. Мы с госпожой Антонеску пили лимонад, и тут сверху вдруг спустилась мама, на ходу приказывая дворецкому, который семенил сзади, съездить в деревню и предупредить священника.
Я не видела маму уже лет пять, наверное.
Потом я узнала, что она приехала в тот день совершенно случайно. Ей нужно было что-то забрать из дома.
Не помню что. Вернее, не знаю.
Она, значит, приехала по каким-то своим делам и даже не поинтересовалась, где я.
Мне стало еще жарче, а потом сразу холодно.
Но надо было что-то сказать.
– А где дедушка? – спросила я.
Мама не услышала меня и вместе с дворецким вышла через заднее крыльцо.
– Папа! – крикнула я, подойдя к лестнице. – Папа-а-а-а! Как дедушка себя чувствует?
Потому что дедушка с утра, прямо после завтрака сказал, что у него теснит в груди и слегка болит голова, и поэтому он посидит у себя в кабинете в тишине. Кажется, они с папой что-то собирались сделать. Кажется, собирались куда-то ехать. Но дедушка сказал, что поездка отменяется. Он себя дурно чувствует и хочет после завтрака отдохнуть. «Никогда со мною такого не бывало, – сказал дедушка, потирая грудь и встряхивая головой. – Вот и старость. Да, да, мои дорогие, вот и старость».
Никто мне не отвечал, и я еще раз крикнула:
– Как там дедушка?
Папа спустился на половину лестницы и сказал:
– Дедушка умер.
«Вот и старость, и сразу смерть», – подумала я.
И папа, как будто отвечая моим мыслям, сказал:
– Он умер за одну минуту. Сидел в кресле, схватился за сердце, негромко застонал, и все.
Я заплакала. Папа сошел вниз, погладил меня по голове и сказал, что дедушка совсем не мучился, а значит – у него была хорошая смерть.
Хорошая смерть. Я поняла, что это значит. Умереть одетым, после вкусного завтрака, в красивом кабинете, в удобном кожаном кресле, в светлый июльский день. Кресло стояло лицом к окну. В окне были видны уже начинающие желтеть липы и синее-синее небо с маленькими белыми облаками. И, может быть, если окно было приоткрыто, доносились мои веселые крики с лужайки. Я ловила бабочек и громко кричала, как они называются по-латыни.