Через каких-нибудь полкилометра они вышли на окраину, и перед ними раскинулась больница, множество корпусов разной величины, от совсем небольших построек до зданий довольно внушительной высоты, бетон и пластик, дешевые технологии, но оснащение более-менее современное, это он знал, хотя не был тут уже давно.
У скверика, разбитого перед главным корпусом, он остановился.
– В этой больнице умерла моя мать. У нее были почти такие же волосы, как у тебя, только немного короче. От лечения они выпали, не сразу, день за днем, прядь за прядью, и она все плакала и плакала, словно это было ее главной бедой. А потом умерла, спасти ее не смогли, хоть и обещали.
– А что у нее было? – спросила Дора шепотом.
– Рак.
– Но ведь его лечат!
– Как правило. Но не всегда. У нее была тяжелая форма, к тому же запущенная. Тут и моя вина, если б я был здесь… Хотя и будучи здесь, я виделся с ней нечасто, в те времена я вел весьма богемный образ жизни, с несколькими такими же олухами жил в ангаре, приспособленном под мастерские, где мы больше пьянствовали и похвалялись, чем работали. Потом я уехал в Италию, автостопом, провел там около полугода, ездил из города в город, ее звонок насчет того, что она срочно ложится в больницу, застал меня в Риме, и я сразу приехал, но было уже поздно, у нее оказалась последняя стадия, и через два месяца она умерла.
– А… отец?
Ив пожал плечами.
– Никогда его не видел. Мать не говорила мне, кто он, может, и сама не знала. Обычное дело.
– О, Ив… – В голосе Доры звучали слезы.
– Не расстраивайся. Это было давно. Десять лет назад.
Дора помолчала, потом спросила:
– А как ее звали?
– Маму? Линда.
– Необычное имя.
– Да. Это в честь ее бабушки, та была откуда-то из Скандинавии, то ли Швеции, то ли Норвегии. Ну пошли.
– А к кому мы идем?
– Идем проведать одного моего старого приятеля. Как раз из той компании, о которой я тебе только что говорил. Только он не художник и не скульптор, а поэт.
И что с ним?
– Он перерезал себе вены.
Ив снова остановился, повернул к себе Дору и посмотрел ей в глаза.
– Послушай меня, Дорри. Здание, в которое мы направляемся, в народе называют корпусом самоубийц. Сюда свозят тех, кто пытался свести счеты с жизнью, но не преуспел в своем печальном начинании. Обычно их удается спасти, но я не знаю, все ли они этому рады. Я, правда, читал где-то, что самоубийцы редко повторяют свою попытку, но не уверен, что это так уж точно соответствует истине. В любом случае, атмосфера здесь особая, не такая, как в отделениях, где лежат обычные пациенты. Понимаешь?