– Фёдор Степанович, если что-то будет на снимках, не говорите папе, никому не говорите, – попросила я. – Я совершеннолетняя и самостоятельная.
– Эй, Мирослава, ты чего это раньше времени лапки опускаешь? Из такой передряги вылезла! А простой процедуры боишься!
– Пообещайте мне! Это врачебная тайна, я совершеннолетняя! Пусть будем в курсе только мы с вами!
– Обещаю, – снисходительно ответил Богданов.
Когда он ушёл, в палату вернулись Стас и Артём, державшие дистанцию, как магниты с одинаковыми полюсами.
– Тём, принесёшь попить, горло после конфет пересохло? – попросила я целителя, многозначительно кивая на дверь.
– Конечно, Солнце! Один момент! – ответил тот и, поражая своей прытью, проскользнул мимо Стаса.
Подозрительно прищурившись, я внимательно его разглядывала:
– Зачем ты опять пришёл? – с места в карьер начала я.
– Кнопка, – он подошёл, сел рядом на стул, хотел взять меня за руку, но я её одёрнула. – Мира, ты ведёшь себя как обиженный ребёнок!
– Стас, я не ребёнок. Я не хочу тебя видеть, – произнесла чётко и спокойно каждое слово. – Не хочу, чтобы ты приходил, чтобы лез с расспросами к моему врачу. Не хочу, чтобы ты выяснял отношения с Артёмом! Займись своей семьёй! Оставь меня в покое!
– А ты больше не моя семья? – с обидой в голосе спросил он.
– А я была ей? – вернула вопрос. – Где ты был всё это время? Я не видела тебя два года! И теперь ты приходишь и строишь из себя старшего брата! Ты мне не брат! И никогда им не был!
– Мира… – Стас потянулся ко мне.
– Уходи! Я видеть тебя не могу! Как ты не поймёшь? – прокричала я.
– Кнопка…
Кардиомонитор снова бешено запищал, Стас отступил, отвернулся от меня, обхватил руками голову. Я слышала, как тяжело он дышит. Я чувствовала, как больно ему от моих слов.
«Прости, прости! Не могу я прощаться, не умею. А тебе нельзя быть рядом. Я здесь ненадолго!» – вопил мой внутренний голос.
– Мира, я… если что, я рядом, – сказал он, закрывая за собой дверь.
А я больше не сдерживала слёзы. Дурацкие слёзы. Дурацкая Мира. И почему я всё время реву? Это всё оболочка. Люди слабые, эмоциональные. Я воин. Воин, который не может, не должен любить. У меня есть только дозор. Но в груди щемило, и душа рвалась за ним, обычным фотоном. Она выла от отчаяния и тоски.
Вернулся Фортис, с маленькой бутылочкой воды и коробочкой яблочного сока. Сел на мою кровать, притянул меня к себе и аккуратно обнял: