– Кто звонил? – спросил Мирон, подходя к Сёме.
– Этот, который с божественной фамилией.
– Божественной… – хмыкнула Ольга Станиславовна.
– Мифической, – тут же поправил себя Сёма. – Так и сказал, я Харон, желаю знать, жива ли доставленная этой ночью пациентка с черепно-мозговой.
– А ты что? – спросил Мирон заинтригованно.
– А я сказал, что информацию о пациентах мы предоставляем только родственникам.
– А он?
– А он спросил, соглашусь ли я предоставить информацию о пациентке главному врачу. – Сёма обиженно засопел.
– Шантажировал, значит, – констатировала Ольга Станиславовна и неодобрительно посмотрела на Мирона. Вот, мол, какие у тебя дружки, Миронушка!
Тот в ответ виновато развел руками, мол, какие есть, а вслух сказал:
– Так ты о состоянии пациентки доложил, Семен?
– Доложил. Лучше уж божеству, чем главному. – Сёма снова зевнул.
– А божество что же?
– А ничего, повесило трубку божество. Даже спасибо не сказало.
– Там у них в царстве мертвых все такие, – сказал Мирон, протискиваясь мимо Сёмы. – Никаких тебе понятий о приличиях.
Весь день Мирон боролся с желанием позвонить Харону, выяснить, как у того обстоят дела, но в конце концов решил не звонить. День прошел в мелких бытовых хлопотах, перемежающихся мыслями о Джейн и о том, что же на самом деле с ней случилось на заброшенной дороге. Мысли эти к вечеру вымотали Мирона окончательно, поэтому на работу он отправился с почти забытым студенческим энтузиазмом.
Милочка сидела с папироской в зубах на той самой скамейке, под той самой липой, что не давала покоя начмеду Горовому. Сидела, не таясь, гордо и независимо откинувшись на спинку скамейки.
– Здрасьте, – сказал Мирон, намереваясь прошмыгнуть мимо Милочки, если не незамеченным, то хотя бы нетронутым.
Не вышло…
– Мирон Сергеевич! – Милочка многозначительно похлопала по скамейке рядом с собой. – Присядьте!
– Не могу, Людмила Васильевна, спешу на работу служить Минздраву и Гиппократу!
– Минздрав с Гиппократом подождут. – Милочка снова похлопала по скамейке. – Ногти на ее пальцах были длиннющие, покрытые кроваво-красным лаком. И никто не смел попенять ей за этакое непотребство: ни начмед Горовой, ни главврач, ни вредные тетки из санстанции. Милочка позволяла себе многое, и это многое всегда сходило ей с рук. Злые языки шептались, что причина Милочкиной неуязвимости кроется в близких отношениях с главврачом, но Мирон сомневался.