У Ежова была совсем другая биография, чем у Конара, и на роль «козла отпущения» он в тот момент не годился.
Казалось бы, останься Николай Иванович в Наркомате земледелия, его бы тоже расстреляли. Слабым утешением для его родных и близких, если бы они уцелели, могла бы послужить посмертная реабилитация Ежова. Но не все так просто. Яковлев, Чернов и Эйхе пострадали не столько из-за должности, сколько из-за биографии. Все они были старыми большевиками, т. е. членами РСДРП с дореволюционным стажем: Яковлев вступил в партию в 1913 году, Чернов – в 1909 году (правда, в меньшевистскую фракцию, а членом партии большевиков он стал в 1920 году, но с зачетом дореволюционного стажа), Эйхе – в 1905 году. А для тех, кто принадлежал к категории старых большевиков, шансов уцелеть в годы Большого террора было очень мало. Чернову уцелеть мешало также его меньшевистское прошлое, а Эйхе – латышская национальность. Ежов в этом смысле от них кардинально отличался. В партию Николай Иванович вступил уже после Февральской революции. Фракция интернационалистов в Витебске тогда реально примыкала к большевикам, так что меньшевиком Ежов не считался. Тем более что в анкетах и автобиографиях он писал, что сразу же присоединился к большевикам. Уличить его в меньшевизме могли бы только в результате тщательной проверки, которую бы все равно стали бы проводить только после ареста. На практике, правда, факт членства Ежова во фракции интернационалистов был установлен еще до его смещения с поста главы НКВД. Но это произошло потому, что в стране в то время существовал культ Ежова, и требовались факты из его революционного прошлого, чтобы подкрепить его. Если бы Николай Иванович остался в Наркомате земледелия, никакого его культа в стране бы не было, и вряд ли кто бы заинтересовался обстоятельствами его вступления в партию. Кстати сказать, тому же Вышинскому хорошо известное меньшевистское прошлое нисколько не мешало карьере и близости к Сталину.
Также Ежов во всех анкетах и автобиографиях писался русским и о том, что его мать была литовкой, признался только после ареста. Да и литовская операция НКВД проводилась не так жестко, как польская, немецкая и латышская операции, поскольку Литва считалась потенциальным союзником СССР в возможной войне с Польшей. Так что и по линии «национальных операций» Ежов имел шансы уцелеть. Он принадлежал к поколению «сталинских аппаратчиков» вроде Хрущева, Маленкова или Булганина, которые никогда не были профессиональными революционерами, в партию большевиков вступили уже после Февральской революции и своей партийной карьере целиком были обязаны Сталину, который заменял ими подвергшихся разного рода репрессиям старых большевиков. Такую карьеру, как названные трое, Ежов вряд ли бы сделал. Для этого ему не хватало образования, кругозора и самостоятельности. Он был хорош как исполнитель на вторых ролях. Если бы Ежов остался заместителем наркома в Наркомате земледелия или в каком-нибудь другом наркомате, либо стался бы заместителем заведующего орграспредотделом, то у него были бы шансы уцелеть и в позднесталинское время дорасти до первого секретаря обкома партии, что было бы реальным пределом его компетентности. Ну, а дальше светила бы персональная пенсия в хрущевское или брежневское время. Но в реальности дальнейший карьерный взлет Ежова, связанный с руководством Комиссией партийного контроля при ЦК ВКП(б) и НКВД, неизбежно вел его к гибели.