Мы даже научились предугадывать, когда состоятся Папины бои. Сначала он грустил. Понурив голову мог часами смотреть в газету, не переворачивая страниц. Часто не отвечал на мои вопросы, не откликался на зов Мамы пока она не ткнет его в плечо. И даже тогда, он будто в тумане долго искал глазами, переспрашивал и только потом отвечал. Затем, он ссорился с Мамой. Уходил из дома, чтобы найти противника и избить своим лицом его кулаки. Так повторялось по кругу и непременно в этой последовательности. Одно вытекало из другого.
Только сейчас, спустя тридцать лет, мне стало понятно почему Папа давал себя бить. Точнее, хочется верить – он винил себя за то, что ведет себя так с любящей женой на глазах любимой дочери. Мне думается, он не мог рассказать о своем чувстве вины, извиниться перед нами, чтобы не казаться слабым. Ах, эти дурацкие стереотипы о том, что мужчина не должен извиняться. Не извиняться значит быть сильным. Брутальным. Это бабушка его таким воспитала. Но, даже ей не удалось изменить натуру и переписать душу Папы.
Его мучили последствия своих действий – агрессии. Он понимал, что каждая ссора рушит семью, но ничего не мог с собою поделать, когда злился. А из–за того, что доктора поставили крест на его мечтах о сыне, он большую часть времени злился. Неосознанно. Не специально. Он совершал поступок, а потом убивался, укоряя себя за то, что не смог с собою совладать и проклинал себя за низость – за то, что опустился до уровня животного, оскорбляя и обвиняя любимых в том, в чем они не виноваты. Он не мог сам избавиться от этих мыслей, сам себя наказать или избить физически. Поэтому он находчиво маскировал драками свои лечебные терапии. Находил людей, которые помогали ему избавиться от мыслей, выбивая их, из его головы.
Вообще, мужчинам конечно легче. Они могут напиться. Подраться. И еще кучу вещей им можно, чтобы выпустить накопившееся и ослабить давление на плотину души. Нам – женщинам с этим приходится тяжелее. Да и вообще, нам в жизни труднее: стирать, гладить, готовить, дом в чистоте содержать и, умирая с тряпкой в руках еще быть красивой – желательно, когда моешь пол, чтобы лицо не потело, а то макияж потечет, на колени не вставать, чтобы платье не помять и губы от обиды не кусать – помаду зря не переводить. Про роды, детей, кормление – вся в молоке, многогодовой недосып вообще молчу. Семейный очаг хранить тоже мы должны и, если тухнет от того, что в него мужчина мочится – все равно мы виноваты. А если, совершенно вдруг, так, невзначай, плохо стало на душе, то только поплакать позволено. И все. Вот Мама и плакала. Много плакала. И я. Слезы уже не помогали. И не рассказывала она никому. Ни бабушке с дедушкой. Ни подругам. И со мною не говорила. Наверняка думала – маленькая еще. А я тогда уже – будучи пятиклассницей – все понимала. Несправедливо. И мне было обидно за нее до царапающих, черных кошек внутри. Главное, было бы за что на нее сердиться! Вот, в чем была ее вина? В том, что Бог не давал ей детей? А?.. И сделать она ничего не могла. Бедная. А ведь, никто не мог. Ни врачи, ни целители, ни народная медицина с их проверенными штучками. Вот и ходили все – страдали. Папа от того, что не было наследника. Мама от того, что подвергалась моральным пыткам из–за неспособности осчастливить мужа и подарить ему сына. Она постоянно винила себя во всем и была уверена, если сумела бы вопреки воле с небес родить братика, то черная полоса сменилась бы белой. И вся семья зажила бы счастливо. Без ссор. Без драк. Без постоянной, ядовитой, отравляющей злости внутри каждого из нас.