Неподалеку от дороги, двигались пять или шесть подвод, везшие бочки с водой.
Екатерина смотрела на подводы с безразличием. Она думала о сыне Васе, его уже долго не было, и мысли её кружились вокруг сна, в котором ей явился Колюшка в чистой белой рубахе, живой, здоровый, улыбчивый такой. И всё махал он ей рукой, не то звал, не то прощался.
Но вот за подводами Екатерина Ивановна увидела знакомую телегу.
– Вася! – крикнула она и побежала ему навстречу.
Он спешился с телеги, что – то сказал матери и председатель увидел, как Екатерина Ивановна повалилась на телегу, а сын стал её обнимать, да так крепко, будто от чего удержать хотел.
– Видать, Николай помер, – тихо сам себе произнёс председатель и крикнул мальцу, крутившемуся подле него.
– Подойди-ка сюда, малец.
– Чего? – спросил тот, сдвигая на затылок грязную отцовскую шапку с рванными краями.
– Позови Егоровну, пусть подменит Екатерину.
– Я мигом, – отозвался мальчишка и скрылся за холмом.
Похороны Николая Васильевича Григорьева прошли тихо и быстро, так же как пришла его смерть. Это была весна 1938 года. Тогда Мария ушла жить в дом Федора, ей было тогда всего восемнадцать, и Нюрка с Александрой часто бегали к ней в гости, хотя это очень раздражало Трофимовну.
Только Екатерина Ивановна совсем слегла после этих событий на целый год, и Василий решительно заявил, что увезёт из Константиновки свою мать и всех младших детей.
– Никуда я не поеду без Марии, – отрезала Екатерина Ивановна.
Лицо её всё время было серым и безжизненным, глаза впали, щёки свисли, губы вытянулись в одну тонкую, упругую, фиолетовую полоску.
Тогда Василий тут же решил это дело, и в тот же день: и Мария и Федор согласились ехать за матерью в любой конец света. Лишь Фёдор, слегка замедляя речь, спросил, можно ли взять с собой свою мать, ведь бросить её одну никак. На что Екатерина Ивановна ответила:
– А что же ты за сын такой будешь, если старую мать бросишь в одиночестве?
На том и порешили.
Утром в первый апрельский день 1939 года семья Григорьевых, собрав свои пожитки, уселась на телегу, чтобы навсегда уехать из родных мест.
Екатерина Ивановна глянула на Василия, как будто впервые за последние полтора года и ахнула. Ну, вылитый Коля. Не высокий, жилистый и худощавый, тонкие сжатые губы. Волевой взгляд, да только грустный, как у всех Григорьевых. Широкие ладони и застенчивая, ранимая душа. Словно сам Николай Васильевич стоял перед ней в старом своем пиджаке с оборванной петлицей и глядел на неё горько и тоскливо, словно изнемог он от упрямства Екатерины, словно силы вдруг стали его оставлять. Слёзы блеснули в её глазах, и она окинула прощальным взором окрестности Константиновки.