– Ну, чего ты, мамка? – мягко буркнул Василий, – Не сможешь ты тут дальше жить. Всё о нём тут говорит, всё напоминает о батьке.
– Да, чего уж там, – весело попытался вставить Федор, – найдём тебе деда на старость, Екатерина Ивановна.
За этими словами наступило гробовое молчание. Григорьевы все, от мала до велика, сурово глянули на парня.
– Ишь ты, кобель отыскался, – медленно зашипела Екатерина Ивановна, – у меня ещё лицо не высохло от слёз, а ты мне такие вещи говоришь, окаянный!
– В нашем роду женятся один раз, Фёдор, – сурово проговорил Василий и глянул на мать.
– И замуж выходят, – добавила Екатерина Ивановна.
Фёдор поправил фуражку на затылке и потёр взмокший лоб.
– Воно как!.. Не знал я, что так и живут ваши. Мать говорила, да я думал, что хвалит просто.
– А ты слушай мать, Фёдор, – ехидно молвила Александра, – а то долго не протянешь.
– Ну, хватит вам, – вступилась за мужа Мария, – едем ли куда? Или передумали, мама?
– Едим, – вздохнула Екатерина Ивановна, – а то, как ослушаться Василия, он – то знает, что говорит. Да и голод здесь совсем уж замучил всех, работы нет, скотины нет, а там, в городе заводы, фабрики, деньги на руки. Вам, молодым на ноги вставать надо.
Анна заплакала. И все обернулись на неё.
– Не плачь, – разрезал тишину Василий, – если твой Кондрат тебя любит, за тобой приедет. Гнать не будем.
И уже через час всем семейством Григорьевы двинулись в путь. На повозке они сидели, как мухи на арбузе, младшим только было весело в дороге, да Прасковья всё вертела головой по сторонам, будто прощаясь с землёй отца.
Прошло семь неполных лет, как исчез Леонтий. На дворе стоял 1939 год в жизни моего отца. За три – четыре года до этих событий Анна Гордеевна с семьёй и Елизавета со своим сыном переехали тогда в Алма-Ату, так назывался город, который теперь живёт под именем Алматы.
Васятка, сын пропавшего невесть куда цыгана подрастал, был крепким, юрким, но удивительно тихим, и молчаливым. А Елизавета теперь уже угасала в ожидании Леонтия. Несколько его писем, присланных за эти годы из разных мест, она перебирала худыми пальцами часами, словно научилась читать руками. Почти не глядя в текст, она медленно водила руками по строчкам и печально смотрела на Васятку.
Было так тихо, что за окнами слышались потрескивание от мороза земли, и шорох зябнущих веток.