Андрей снял карабин с плеча и спрятал под куртку. «Теперь она с медвежатами сюда не вернётся: за рекой лосиные тропы. Вот и умница. Нечего нам выяснять отношения при детях».
Прошлым сентябрём Андрей пригласил двух городских парней из бригады на глухариную охоту. Всё, что знал о ней от отца, рассказал и показал им. Привёл на это токовище и продолжал учить: «Не спешите стрелять. Насмотритесь, наслушайтесь. Когда ещё удастся соприкоснуться с таким чудом! Ищите изначалие песни: что-то вроде чётких постукиваний: “тэке… тэке”. Потом звуки сольются в короткую трель и. точение! “Скжищи-скжищи-скжищи!” Слушайте дальше и ждите пятиколенную “чи-чи-фшя”. Это и есть их миг глухоты перед безжалостной пулей. Глухарь, как говорил отец, на рану крепок. Его ахиллесова пята в основании крыла. Хотя современные ружья намного мощнее прежних. Но не будем о грустном. Следуйте за глухарём сердцем. Сердцем же запоминайте все неповторимые колена так волнующей охотника песни».
Над токовищем сгущались сумерки. Урман становился темнее и тише. Только чернозобый дрозд нет-нет да и затянет своё нервозное пение, прерываемое трескучей позывкой «ка. ка». Впереди короткая ночь. Неподалёку от тока разбили палатку. Андрей разложил уютный «токо-костерок». До трёх часов ночи тянулась тихая, приглушённая беседа за травяным чаем. Но чуть посерело небо, ёкнула, встревожилась амосовская охотничья душа: «Вот что, мужики, ружья за спины – и вперёд!»
Они крадучись гуськом направились к выбранному засветло схрону. Услышав со спины нарастающий свист, Тарасов остановился и боязливо спросил у Андрея: «Что это?!» Тот чуть слышно и нервно оборвал его: «Молчи ты! Говорил жени звука! Глухарь летит».
Обернувшись на лопотание крыльев, увидел спешащего на свидание самца. Следом за ним пролетели ещё три. Потом пятый, седьмой… «Славненько натокуемся!» – порадовался бывалый охотник. Птицы разлетались по разные стороны тока и ныряли в чёрную крону деревьев. Дойдя до места, Андрей услышал звуки, скорее напоминающие негромкое щебетание пичужки, чем запев царственного глухаря. И первая долгожданная песня провалилась в ночь.
Чуть ближе на сухой осине раздалось отчётливое «тэке. тэке», пение учащалось. Отрывистые, трудно воспроизводимые звуки уже сливались в мелодичную трель, мягко, без паузы переходящую на собственно песню, более чувственную, нежную.