Пока мы втроем молча шли до лифта, я сперва мысленно готовился, что именно сейчас настало время для экзекуции. Но, судя по тому, как Петр Дмитриевич вел себя в палате, я почему-то в то же время несколько расслабился и решил, что все могло бы и обойтись относительно мирно. Ведь, не беря в расчет пару моментов, история же хорошо закончилась, да? Но как только мы дошли, дядя Петя резко развернулся в нашу сторону и вытаращил свои миндалевидные злющие глаза. Вместо улыбчивого усача пред нами теперь стоял Воланд.
– Два идиота! Чуть Алину Владимировну в могилу не свели! И еще приперлись же сюда с букетом! Пионеры хреновы, – злобно выпалил он и вдарил кулаком по кнопке вызова.
– Чья идея была, ушлепки? А? – прорычал крестный, переводя взгляд то на меня, то на Сему.
– Ну… – уж было начал оправдываться я.
– Значит, твоя, да, полудурок? – грозно прохрипел он. – У нас спектакль горит. Ни хрена не готово. По миру пойдем гроши на корку хлеба собирать, а вы тут, блять, в справедливость решили поиграть на мои бабки?
– Но Иво… – вступил Сема.
– Да хуй!.. – крикнул худрук и после, посмотрев по сторонам, продолжил уже шипя: – …с ним, с вашим Иво! Я бы сам с ним разобрался. Вы-то какого черта полезли?
Приехал лифт. Мы молча зашли в него. Двери начали закрываться, но к нам успела забежать полненькая медсестра.
– Вы вниз? – спросила она тоненьким голоском.
– Да, голубушка, – проворковал уже не свирепый худрук, а вновь проснувшийся добренький Петр Дмитриевич и нажал пальчиком на кнопочку.
Из лифта мы быстро направились к выходу, захватив по пути верхнюю одежду.
– Значит, так, – дядя Петя вышел следом за нами. – Не распиздели хоть ей, что это вы – дуболомы, во всем виноваты?
– Нет, Петр Дмитриевич, не успели – вы пришли, – виновато сказал Сема.
– Тогда в курсе всего только вы двое, я и Адамсон со своим жополизом, который ко мне жаловаться прибежал, едва скорая уехала. И никто больше, ясно? Я с ними все утряс, чтобы языки за зубами держали. Так что Алине… кхм… Владимировне не трепитесь – нечего ей это все знать. Женщина она хорошая, добрая. Любит вас очень. Особенно тебя, Семен, – Петр Дмитриевич задержал взгляд на нем, а затем продолжил, застегивая пальто: – Иво потом извинится и за букет ваш, и еще раз за ситуацию на репетиции, как только Алина Владимировна выпишется. Я беседу провел. А опосля – вы перед ним. И после этого все все забывают. Ферштейн?