, каждый из них, являясь к хазрету, приводил четвероногое животное. Шумно проводились у него помочи при сенокосе. Этот коллективный сенокос превращался в своего рода праздник. Описывается, как, выстроившись большими группами, косили сено на заливных лугах, а другие в это время были заняты приготовлением еды и питья, как учёные, имамы, поэты, собравшись вместе, проводили беседы, как муэдзины, взобравшись на высокую скалу, читали азан – звали на намаз, как сотни мюридов, присоединившись к имаму, коллективно читали намаз на зелёном лугу.
Рассказывалось в этой книге и о том, как сын ишана по имени Хайрулла, отправившись в паломничество в Мекку, скончался на этом священном пути и дети его остались сиротами. Последние строки книги завершались почти на чистом татарском языке, даже, как свойственно Зирганскому наречию, с примесью русских слов и выражений.
Если ты не был в обществе этого святого,
Если ты не видел, сколько бедняков кормилось у него,
Если ты не знаешь, в каком селе он живёт —
Как много ты потерял и остался невеждой.
У покинувшего нас хазрета остался наследник,
О дервиш, не противляйся служить ему.
Не будем, мюриды, между собой гордиться и кичиться,
Ведь не зря говорится, что «хвалиться не годится».
(Последние слова приведены и в оригинале по-русски.) Это уже получилось совсем по-зиргански. То, что в эту книгу, с самого начала до конца полную арабских и персидских слов, попала чисто русская фраза, как-то оживило, приблизило её к земной жизни. Вместе с тем, из этих строк можно понять, что среди мюридов были и такие, кто с недоверием относился к наследнику покойного ишана, то есть к оставшемуся на его месте сыну Ахмадулле, кто хулил его, говоря: а что в нём есть превосходящего нас, простых мюридов?
И это неудивительно. Ахмадулла-ишан жил в то время, которое я помню. Он был святым не только для фанатичных мюридов, но и в глазах очень многих простых рабов божьих.
Однако о нём, хотя бы и друг другу на ухо, рассказывали в своё время много дурного. Я успел увидеть не его самого, а только его похороны. А дом их знаю, частенько проходил мимо. Что вызывало моё особенное изумление в этом прекрасном голубом доме, стоявшем в удивительно красивом саду с выходящей на улицу решётчатой оградой, так это окна. Огромная, высокая, не разделённая на части рама со сплошным стеклом. И где они только нашли такое! Как только не ломается такое большое стекло!.. Если бы я стал сейчас подробно описывать, как узнал позднее из рассказов людей, что происходило в стенах этого таинственного дома, то не открыл бы ничего нового. И всё-таки, всякий раз, как я вспоминаю о молодой жене ишана Сабире-абыстай, невольно задумываюсь. Молодая, стройная, удивительно сметливая, умная, хотя и совершенно неграмотная, девушка, выросшая в башкирской бедной семье, она, не найдя в себе сил и возможностей в условиях ишанства-мюридства направить свои способности на благородное дело, превратилась в фальшиво-важную абыстай; она могла бы послужить прототипом сложного, своеобразного литературного образа, показывающего до какой распущенности, немыслимой для простых людей, может дойти вышедший и из трудовой семьи человек. Чего стоит хотя бы одна высказанная ею фраза!