Те только посмеялись: по-видимому, им показалось забавным, что столь маленький мальчик умеет так искусно сыпать проклятия. Спасибо, что не тронули нас самих, что бы мы могли сделать, если бы даже избили?
Вон он теперь с изумлённым видом смотрит на нас. И не смеётся, и не улыбается. Но всё же не промолчал:
– Вот сейчас папа придёт, – сказал он. – Он вам покажет…
Пришёл его отец. Встал перед нами. Узнал, в чём дело. И хоть бы одно слово сказал! Не бранил, не ворчал. Ударил каждого по щеке – вот и всё, что он нам «показал». Сильно ли ударил, нет ли – это не запомнилось. Но обида была большая. Ведь на глазах такой толпы народа!
В то время я очень сердился на Кариму. Когда подрос и образумился, в душе её простил. Молодчина была девочка. И не пожалела нас, и не побоялась, что отомстим или что её прозовут «ябедой»…
По соседству справа от нас – мечеть. В промежутке между нами довольно большое, огороженное решёткой пространство. Можно сказать, что сад при мечети. Но там растёт только густая высокая трава. Муэдзин скашивает её, когда она созревает…
В одном дворе с мечетью – медресе. Поскольку мы соседи, живущие в медресе одинокие хальфы (учителя) иногда заходят к нам с просьбами, и мама старается не отказывать им: испечёт хлеба, постирает бельё.
Моим первым учителем был Гидаят-хальфа. Это был красивый парень с чуть рыжеватыми чёрными усами, родом из башкирской деревни под названием Термень-Елга. И одежду он носил отличную: белоснежная рубашка, иссиня-чёрный короткий бешмет (у нас так называли пиджак), на ногах ботинки, и не просто ботинки – штиблеты. В моём представлении вообще все хальфы прекрасно одеваются, они мне казались самыми богатыми людьми.
Гидаят-хальфа привёз с собой в нашу деревню и своего маленького братишку. Пока не нашлась подходящая квартира, он поместил его у нас. Сейчас удивляюсь – как мы умещались. Но в то время он был отличным для меня товарищем. Вместе с братишкой хальфы мне показалось совсем не страшным прийти в медресе – к чужим мальчишкам. Хальфа тоже знал меня, принял, как своего.
Что сразу бросалось в глаза в медресе – так это чёрная доска и счёты на ножках. Я только после, когда стал постарше, узнал, что это, оказывается, были признаки нового медресе, то есть джадитской школы. А парты были по-старому – низкие. Подогнув ноги, мы садились перед партами на пол без всякой подстилки. Но если бы пережитки старого медресе ограничивались партами, куда бы ни шло. Гидаят-хальфа, с виду такой симпатичный, приветливый, оказался чрезвычайно вспыльчивым человеком. Если заметит, что какой-нибудь мальчик во время урока слушает невнимательно или разговаривает с соседом, он без всякого предупреждения хлопает его по голове линейкой, которую держит в руке. А если нарушавший порядок ребёнок сидел за задней партой, и нельзя было дотянуться, чтобы ударить, то он запускал в него мелом. И ни капельки не промахнётся: кусок мела с кончик пальца величиной попадал точно в лоб озорного мальчишки. По четвергам он осматривал руки и уши шакирдов. Если отросли ногти, повернёт руки виновного ногтями вверх и ударит по концам ногтей линейкой. Когда мальчики кладут подаяние на стол, внимательно следит, кто какие деньги положил. Как только он угадывал, откуда мог знать? Если, бывало, какой-нибудь ребёнок утаит одну или две копейки из подаяния, которое послали родители, он тут же разоблачал его…