– Иди посмотри, – пробормотала она, поправила рыжие волосы с редкими нитями седины и снова затянулась. – Дело совсем дрянь.
Она поджала губы так сильно, что кожа вокруг них побледнела. Джоел еще острее почувствовал приближение беды, поперек горла застрял ком, а во рту появилась неприятная горечь – тянулась по языку и падала в глотку, как тающий вкус полыни. Обреченно вздохнув, он решил, наконец, встретиться лицом к лицу с тем, что так ужасало его коллег, и раскинул руками белое полотно.
Обитавшее за ним затхлое барахло уже перебирали офицеры полиции, похожие на ленивцев. Отточенные, медленные движения, кропотливые замеры и ни одного лишнего действия. Внимание Джоела тут же привлек желтый маркер улик. Приблизившись, он увидел в пыли алый отпечаток большой собачьей лапы.
«Что ж, это странно, но пока ничего ужасного».
Джоел миновал судмедэксперта, который фотографировал место преступления. От вспышки инспектор на несколько секунд ослеп и, только проморгавшись, направился во вторую комнату, куда вела кровавая цепь улик, отмеченных желтыми маркерами. Первое, что бросалось в глаза в залитой прожекторами комнате, – уже знакомые меловые чертежи на стенах, похожие на художества одержимого сатаниста. Второе – тело, при виде которого Джоел вдруг ощутил, будто его ударили по голове. Рот заполнила кислота поднимающейся тошноты. Все нервы, казалось, парализовало. Он застыл, чувствуя, как в висках отдается стук сердца, такой быстрый, что он не мог различить отдельные удары, и таращился на знакомое тело.
Оно лежало с неловко повернутой головой и широко распахнутыми глазами, крепко прижавшись щекой к грязному полу, будто прислушиваясь к шороху клопов внизу. Большая лужа натекла вокруг туловища, и струйки цвета темного граната прокладывали себе путь в пыли. Ладонь, бледная, словно молоко, навечно замерла, зажимая рваную красную дыру в шее.
* * *
Оно лежало там. В центре стола, почти невесомое само по себе, но обладающее внушительным весом в центре, где к бумаге крепилась черная восковая печать с изображением ворона. Кривая трещина делила заостренный клюв на две части, и А́йсин успела изучить каждый штрих и лопнувший пузырек застывшего сургуча, пока расхаживала перед столом, на котором, словно нетронутая повестка в суд, неподвижно лежало украденное письмо.