Я была пассивной одиночкой – то есть не ходила на свидания – вот уже два года, с тех пор как рассталась с Джо. Мы встречались семь лет, прожили вместе четыре, наши жизни и круги общения были тесно связаны; при мне он взял моду говорить «сей же час» вместо «сейчас» и называть «Фейсбук»[5]«книгой лиц». После разрыва я на шесть месяцев ушла в загул, чтобы наверстать упущенный за эти годы секс. Правда, «загул» для меня ограничился тремя мужчинами, с каждым из которых я пыталась построить серьезные отношения. Диагностировав у себя созависимость, накануне тридцатилетия я решила завязать с романами и посмотреть, что собой представляет одиночество. С тех пор я впервые жила одна, путешествовала самостоятельно, из учителя и по совместительству писателя превратилась в полноценного писателя с опубликованной книгой и отбросила все привычки, накопленные за почти десять лет уютной, комфортной моногамии. Недавно я вновь почувствовала себя готовой к свиданиям.
Последние заказы принесли в одиннадцать. Кэтрин ушла незадолго до того, потому что была беременна. Она об этом не говорила, но я и сама догадалась: вначале Кэтрин съела маринованные огурцы со всех бургеров, а потом заказала тарелку корнишонов. Ее страшно тянуло на соленое во время беременности Оливией. Я спросила, не сказались ли ее вкусовые пристрастия на выборе имени для ребенка – она обиделась. За последние несколько лет я много узнала о том, что не нравится беременным женщинам и молодым мамам, например, любые вопросы или комментарии насчет имени их ребенка. Одна подруга перестала со мной разговаривать, когда я весьма любезно сообщила, что имя ее сына Бо следует писать «Beau», а не на манер французского множественного числа «Beaux». Увы, свидетельство о рождении уже выдали. Другая разозлилась на мой вопрос о том, что сподвигло ее назвать дочь Бэй – лавровое дерево, оконная ниша или дорожный карман[6]. Особенно их выводило из себя, если они сообщали вам имена своих детей «по секрету», а вы случайно проговаривались кому-то, и это доходило до сведения матери.
Но самой страшной бестактностью (хуже, чем вопросы о возрасте, отрыжка на людях и еда с ножа) было догадаться об интересном положении женщины и спросить ее напрямик. Когда же вас наконец известят о ребенке, нельзя говорить, что вы догадывались, – они это ненавидят. Им нравится нотка театральности, сопутствующая важному признанию. Если честно, я их понимаю и, возможно, сама поступала бы так же: откуда еще брать острые ощущения, если вам девять месяцев нельзя пить спиртное? Вот почему я лишь молча кивнула, когда Кэтрин ушла с вечеринки под выдуманным предлогом: якобы утром ей «надо починить машину».