Виллебрандт переехала в Пасадену, где не только работала директрисой и учителем восьмого класса в средней школе Линкольн-Парк, но и изучала юриспруденцию в Университете Южной Калифорнии. В последнем семестре она на общественных началах работала в полицейском суде, умело применяя свой бесстрашный интеллект и бесстрашное самообладание в интересах клиентуры – исключительно женской. Как первый в Лос-Анджелесе общественный защитник-женщина, она участвовала в двух тысячах судебных процессов, по большей части по обвинению в проституции. Придя в ярость от того, что “клиентов” редко арестовывают и заставляют являться в суд, она воспользовалась процедурой, которая позволяла ее подзащитным требовать суда присяжных, обязав таким образом этих мужчин присутствовать на заседаниях. Она избегала сентиментальности, предпочитая честную практическую поддержку. Когда одна из подзащитных, бандерша, попросила у нее совета, как бы “завязать”, Виллебрандт подсчитала сбережения женщины, выяснила, что та могла бы выйти на пенсию примерно через полгода, и даже одолжила ей денег, чтобы начать новую жизнь.
Она могла бы продолжать частную практику, берясь за дела по закладным и кредитам, а попутно работая общественным защитником, но Вашингтон манил ее. Банковский счет Виллебрандт был почти пуст, ей пришлось влезть в долги, чтобы купить билеты до столицы и новую блузку. В день встречи с Гардингом Виллебрандт с утра, как всегда, приняла ледяной душ и прикрепила слуховой аппарат, от которого все больше зависела в последние годы, прислушиваясь к невнятным показаниям свидетелей и тихому бормотанию совещающихся адвокатов противной стороны. Зеркало отражало ненакрашенное лицо, на котором выделялись глаза – огромные, глубоко посаженные, все вбирающие и почти ничего не выражающие, хранящие чужие тайны, но не выдающие своих. Битый час она методично укладывала волосы, добиваясь, чтобы они прикрывали слуховой аппарат, а потом прятала батарейки за корсаж.
У Виллебрандт имелись некоторые опасения по поводу предлагаемой должности. Начать с того, что она не планировала становиться обвинителем и всегда получала удовольствие, “действуя на другой стороне”. Ее долгосрочные амбиции были связаны с гражданским правом, а не с уголовным. Ей пришлось бы полностью отказаться от частной практики, оставив партнеров работать дальше в одиночку. Тревожные вопросы засели в голове: а что, если в этой роли она будет просто куклой, женщиной, которая должна только ставить галочки в документах на подпись? Не окажется ли она на бессмысленной, не имеющей никакого значения должности, не станет ли угождать дружкам президента, а вовсе не отстаивать закон?