Лукас обнимал меня, пока я плакала. Отец кричал на меня, обвиняя в глупом поведении, и я знала, что заслужила его гнев. Я и впрямь вела себя глупо и была полной идиоткой.
Но не было нужды выслушивать то, что он хотел сказать, и слушать нотацию о том, что, доверившись Беку, я совершила ошибку. Это и так ясно всем.
Все ясно видели то, что он сделал со мной. Я даже не знала, можно ли назвать это предательством, ведь он как-никак с самого начала понимал, что делает. Я была лишь частью его плана, только и всего. И неважно, что я позволила себе думать иначе.
Как же мне не хватало матери. Она тоже разочаровалась бы во мне, в этом я не сомневалась, но она знала бы, как это исправить и как мне помочь. И она помогла бы мне не так, как это сделал мой отец.
Он закрыл доступ к этому видео уже через два часа и связался со своими адвокатами еще до того, как мы вернулись в его дом. Я не понимала, что это могло дать, потому что ущерб, который нанес мне Бек, нельзя исправить.
Это стало очевидно, когда я шла по коридорам приготовительной школы Клермон-Бэя. Судя по тому, как все смотрели на меня и шептались у меня за спиной, можно не сомневаться, что каждый учащийся этой школы просмотрел видео с моим участием.
Я-то посмотрела его сотню раз и злилась все больше и больше. И при каждом просмотре у меня возникало чувство, будто я тону и никогда не смогу отыскать путь на поверхность.
Видео было без звука, но и так ясно как день, что происходило. Я лежала на краю бассейна, на мне только мокрый бюстгальтер. Тело Бека загораживает от камеры большую часть моего тела, но это неважно.
Его голова между моими ногами, мои пальцы вцепились в его волосы, я умоляю его о большем. И нет нужды в звуке, чтобы понять, о чем я прошу, потому что это ясно читалось по моему лицу и по тому, как двигалось мое тело.
Видео короткое – всего двадцать три секунды, но этого достаточно, чтобы стало ясно, что именно происходило между ним и мной и чего я не могла видеть. Они могли рассмотреть все куда лучше, чем я, всю картину полностью, а я видела только его. Я была всего лишь пешкой в его игре, которую он использовал для удовлетворения извращенного чувства мести.
И что он сказал тогда в своей комнате? Что Лукас сделал то же самое с Фрэнки, и даже хуже. Тогда я была слишком зла, чтобы услышать его, но с тех пор я могла слышать только это. Если Лукас сделал то, что сказал, если он напал на Фрэнки, то почему продолжает жить так, как жил. Я не могла понять, как такое нападение могло остаться без последствий.