– Кто землю-то вскопал? – спросил Дима.
– Я, кто же ещё, – все так же беспечно ответила Наташа, пожёвывая жвачку.
Дима усмехнулся, приняв ответ за шутку.
– За неделю как раз успеваю: после работы по грядке, и на выходных, сколько остаётся. Потом сажаю. Здесь у меня укроп, здесь редиска…
Наташа скупыми жестами показывала грядки, и Диме невольно закралось подозрение, что она вовсе не шутит. «Отец, небось, весь участок в одиночку вскопал. Спину сорвал, как пить дать, – подумал он. – Надо хоть матери позвонить, спросить». Мысль-то мелькнула, но звонить он вовсе не собирался.
– Что, копать больше некому?
– Не-е… Раньше с бабушкой вдвоём вскапывали, так она умерла два года назад. Дом-то её был, а теперь мой. Мама по выходным приезжает, копается на огороде в своё удовольствие. Отчим не хочет.
Наташа по-прежнему беспечно улыбалась, и Диме захотелось заставить её выплюнуть злополучную жвачку. «Забор бы поправить, покосился весь», – невольно подумал он. Молча прошел в дом, заранее чувствуя ревность к мужскому духу.
Всё-то у Наташки было старым-престарым, как у древней бабки: и кое-какая мебелишка, и истёртые половики, и обои, и вдрызг застиранные задергушки на окнах. Однако было на удивление чисто. Мужчиной здесь и не пахло. «Крышу латать надо – потёки на стенах. Ремонт бы не помешал. А лучше снести всю труху и построить новое. Земля-то у неё, интересно, в собственности? Подсказать бы, помочь, так ведь подумает невесть что. Хотя какая мне разница?» Неудобными, жёсткими уголками вертелся в голове образ Наташиного отца, грязного, с запаршивевшим небритым лицом.
Из сеней заглянула Наташа:
– Вы чего?
– Да вот, смотрю, как живёшь. Как добираешься-то сюда с работы?
– На «сто шестнадцатом». А то и пешком: последний рано, в семнадцать тридцать, а я задерживаюсь часто.
– Путь неблизкий, однако, – снова усмехнулся Дима. – А потом сразу на грядки?
– Не, потом на грядки не получается, поздно уже, – засмеялась Наташа.
– А с мамой почему не живёшь?
– Дык… Взрослая уж.
Они вышли на улицу. Дима смотрел на неё несколько задумчиво, отчего Наташа заморгала, перестала жевать и опустила глаза. А Дима пытался понять, что за чудо перед ним сейчас стоит: бестолковое, курящее, с неизменной жвачкой, с ухоженным огородом, чистым ветхим домиком, и, похоже, одинокое.