Я стою ошеломленная, думая о том, как быстро могло всё измениться, что теперь только она будет определять риски, теперь только она будет «творить» ключевые решения.
«Это же просто сойти с ума. Как можно было оставить всё ей на усмотрение?!»
– А позвольте поинтересоваться, как Вы объясните акционеру, что меня, юриста, нет в этих переговорах? – перехожу к заранее спланированному вопросу.
Здесь начинается момент, который явно приносит ей удовольствие. Она пододвигается ко мне ближе, аккуратно берет меня за воротник моего ультрамодного костюма, и, еле сдерживая улыбку в своих широких розовых щечках, медленно произносит:
– Ты меня, конечно, извини. Но мне придется сказать, что твоей квалификации недостаточно для такого сложного переговорного процесса, – тут она заглядывает мне в глаза, торжествующе наблюдая за моей реакцией, – и просить у акционера их юристов… Я, конечно, знаю, что это не так, и ценю твои профессиональные качестве, но наверху выскажусь о тебе именно так.
От изумления, всё, что нахожу ответить, это только засмеяться ей прямо в лицо. Я и поражена, и впечатлена этой её ничем не прикрытой «фундаментальной» непорядочностью.
– Но ты не думай, что ты теперь освобождена и будешь полностью вне проекта. Ты нам, конечно, нужна со своими знаниями. Будешь участвовать в переговорах с дочерними компаниями, и согласовывать контракты с ними.
– А каким образом я буду знать, что именно я должна включать в контракты с дочерними компаниями, если я не буду участвовать в основном переговорном процессе? – продолжаю дальше изумляться ей.
– Не переживай, я тебя буду осведомлять. Своевременно и надлежащим образом.
Её откровенность и спокойствие начинают переходить в состояние издевательства. И мне уже совершенно не смешно, и меня уже тошнит от неё, от человеческой подлости, от того, что это считается нормой.
– Слушайте, с чего Вы вообще взяли, что я буду этим заниматься? – цежу сквозь зубы и сверлю её ненавидящим взглядом.
– А с того, что ты получаешь здесь зарплату. И, насколько мне известно, вполне неплохую, – она ставит меня на место. И я вдруг вспоминаю, что мы живем по законам рынка, и о том, что на рынке труда есть конкуренция.
Мы стоим и смотрим друг на друга с откровенной ненавистью. Вообще, я ценю откровенность, но в тот момент я не знаю, откровенная ненависть – это тоже хорошо, или все-таки плохо.