Дедушка достает из пузатого холодильника “ЗиЛ” тарелку, на которой лежит тонко нарезанное засоленное мясо, точно такого же оттенка, как ободок тарелки. Но я сначала сворачиваю в комнату с тополями.
Листья на стенах в основном жёлтые, и в солнечную погоду комната выглядит очень светлой. На серванте стоит радиола, включенная на полную громкость.
– Я тут включаю погромче, – говорит дедушка, убирая звук, – чтобы мне на кухне было слышно, а то скучно. Но Ольга, соседка, всегда стучит в стену, мол, громко. Тут стены-то тонкие.
Я по очереди выдвигаю ящики серванта, открываю ключом дверцу бара-секретера. Там, конечно ничего нового – всё то же самое, что я вижу каждый раз. Всё ненужное, что родители оставили здесь, когда мы с ними переехали в отдельную квартиру в Крылатском. Я открываю и закрываю шкатулку с папиными запонками, листаю какую-то тетрадку со своими детскими рисунками, разглядываю выцветшие фотографии под пластиковым “стеклом” на массивном письменном столе, кручу в руках резиновую советскую игрушку. -Хочешь, забери что-нибудь? – дедушка говорит это каждый раз, но мне нравится думать об этой квартире, как о музее собственного детства. Мне нравятся запахи: паркетного полироля, старой мебели, зацветающей под балконом черёмухи, нагретых солнцем воспоминаний. Но вот тетрадку со своими первыми стихами я, пожалуй, заберу.
“Твои глаза красивые// В них разные цвета// Но ты их не увидишь// Нигде и никогда// И по какой дороге// Ни шел я, ни бежал// Но их таких красивых// Нигде я не встречал.” – записала я когда-то опрятным почерком первоклассника.
– Так куда ты решила поступать?
– На журналистику.
– Да что это за работа? Одна беготня! Да ну!
Дедушка всегда как-то по-особому держит ладони впереди себя, когда разговаривает: кисти напряжены, а пальцы расслаблены. За чаем рассказывает про новости шести других внуков и внучек, но видно, что скоро устаёт. Мне становится неловко, и я собираюсь уходить, незаметно топнув возле батареи: из дырки в линолеуме все ещё поднимается пыль.
40
На детсадовскую версию “Бессмертного полка” моя дочь Ася* несёт портрет дедушки Алёши, которого она не знала, а тополя, мимо которых она идет к памятнику – знали. Вот ведь как.
24
После ремонта никакого “музея детства” не сохранилось. Тополя сменились на иероглифы, джинн из-под батареи покрылся новым линолеумом без дыр, комната и кухня объединились, от ниши осталась только балка под потолком. Из-за нее пространство стало выглядеть не как “студия”, а как сцена и зрительный зал. В постоянном репертуаре моего домашнего театра появился спектакль про иногородних музыкантов в Москве.