Многое он дал бы за то, чтобы чувства не обострились вдруг столь сверхъестественным образом – заставляя реагировать на самые слабые, на самые эфемерные шорохи и движения воздуха. Временами до слуха Джонса доносился неясный шелест – по-видимому, с ночных улиц; и тогда он начинал думать о таких неуместных вещах, как музыка незримых сфер и непостижимая, таинственная жизнь в других измерениях, чьи обитатели, возможно, порой могут прорваться и в наш мир. Но ведь это прерогатива Роджерса – рассуждать о подобных вещах…
Патина цветов пред глазами Джонса, напряженными темнотой, с течением времени оседала на неких фигурах с престраннейшими очертаниями. Джонса всегда интересовало, чем вызваны к жизни эти размытые цвета, берущиеся незнамо откуда, будто возмещающие непроглядность мрака. Обычно беспорядочные, цветовые пятна облепили некие фигуры, будто бы даже движущиеся совсем рядом с ним. Двери и окна зала были заперты, но воздух тут не был абсолютно неподвижен. Гулял странный стылый сквозняк, пахнущий – или это лишь казалось? – соленой водой и какой-то невыразимой затхлостью. И откуда наползает этот холод? Джонсу все это не нравилось. Восковые фигуры не могли источать такой аромат – то ведь не образцы из музея естественной истории! Не все экспонаты здесь – мертвый воск, иные имеют естественное происхождение – так утверждал Роджерс… Надо полагать, именно эти его бредни навлекли на Джонса обонятельные галлюцинации.
Сейчас нельзя дать воображению распалиться… но одиночное бдение во мраке угнетало, и даже далекие куранты приобрели похоронно-торжественное звучание. Джонсу вспомнилась безумная сцена, снятая Роджерсом: подземелье с загадочным троном, якобы часть развалин, чей возраст насчитывает три миллиона лет, в заброшенных и труднодоступных арктических пустынях. Возможно, Роджерс бывал на Аляске, но эта картина, безусловно, была созданной им самим декорацией. Иначе и быть не могло – учитывая все те тщательно воспроизведенные оккультные символы. А та чудовищная фигура, якобы снятая им с трона, – каков полет лихой фантазии! Джонс задумался, насколько он на самом деле далек сейчас от безумного шедевра из воска – вероятно, тот хранился за тяжелой, запертой на висячий замок дощатой дверью, ведущей куда-то из мастерской. Что толку думать о ней, если всё в ней – лишь воск? Местные изведанные чудовища из закрытой для всеобщего посещения музейной секции едва ли менее ужасны, чем циклопический дьявол – при здравом-то рассуждении.