. Он все шептал и шептал, а его брат тут – рукой дотронься и спугни – старался дышать как можно тише, чтобы он, чтобы ты продолжал говорить; говорить и ласкать мое скомканное, покорной страстью пахнущее тело.
Скоро, но не слишком, брат переехал спать на отдельную кровать, сначала даже без постельного белья, он укрывался принесенной на себе из дома походной курткой, не достававшей даже до паха.
– Это брат должен спать тут, – горевал ты.
Л. обрывал его преданной песней, ведь что же, он сам так хотел. Уступил нам постель, из уважения к Роме – старшему брату и главному наследнику, и мне, его жене, его вещи. Потом Л. купил себе одеяло, подушку и новые носки.
И время потекло.
Временное превратилось в камень, каменья на моем обручальном кольце, которое вскоре тоже пришлось продать. Есть хотелось больше, чем страдать о золоте.
Днем и ночью братья занимались возвращением. Встречались с какими-то агентами, друзьями и «друзьями», решали, как выпутаться; все пытались собрать, поднять кого-то и свергнуть тех, кто сверг их. Меня никуда не брали, я и не хотела, чтобы брали. И не ходила, ждала в грязной, уже грязной, но чистой на вид комнатке и впитывала памятью запахи, чтобы потом носить их, как пробник прогорклой жизни, повсюду и везде.
Паспорта стоили дорого. Те, с помощью которых пересекли границу, мы выкинули сразу. У моих родителей просить было нельзя. Огромное приданое, состояние, объединенное с Роминым после замужества, сейчас было заперто, уничтожено, забыто.
Он отговаривал меня, я помню.
Когда стало нечего продавать и нечего есть, брат устроился доставщиком продуктов, водил новенький, глянцевый, обклеенный рекламными обещаниями грузовик, и из его внутренностей носил тяжелые пакеты, бутыли с водой по лестницам и лифтам, туда – в квартиры. Впитывал запах чужих избыточных жизней и приносил домой. Делить.
Рома сначала год работал вместе с ним, но сломал руку, лег на диван, и пока срастались кости, оставался там, молясь, размышляя и отвлекаясь лишь на меня. Брат покупал еду, платил за квартиру-комнату-дупло, в которой мы с его братом, моим мужем, братом брата, перевязав покрепче руку, частенько предавались любви.
Его любовь была во мне всегда. Этот сосуд – я – наполнился сразу, как мы влюбились, как поженились, как стали узнавать друг друга. Я сглатывала коктейль, до краев наполненный многословной любовью, писала этой любви письма, надеясь, правда, не отправить их никогда.