Алексей проснулся. После нескольких секунд замешательства и осознания происходящего, он протянул руку к телефону и взял трубку.
– Але? А… Да. Приветики, – зевая, протянул Алексей, – что сегодня? Да так… Есть что. Нет, сегодня никак. Типа потом. Может завтра. Посмотрим. Слушай, мне сегодня сон приснился, очень Сорокинский. Короче, снится мне дом, посреди поля. Такой двух-этажный дом, который стоит по середине здоровенного такого поля. И я внутри, чувствую, что дом этот, он как организм, то есть я не просто внутри дома, а внутри организма. То есть как, типа, глист в желудке. Нет, маме не рассказывал, он мне только что приснился, ты меня разбудил. Да-да… Маме понравится, она у меня про глистов любит… Знаю… Но я не глистом себя чувствовал в этом доме, вернее я совсем не в желудке там был, я как бы в сердце этого организма был, ну то есть мне так казалось что я в сердце, а сердце его – это туалет, то есть я в туалете дома и в сердце организма. И тут меня осеняет, что у сердца там всякие клапаны, к которым подходят артерии и вены, и по ним кровь, а у туалета, типа, трубы, и по ним либо вода, либо говно. И тут я чувствую импульс, и понимаю – сейчас сердце зальет этой как-бы кровью, и у меня такая тревога. Я боюсь, что говном зальёт, и сердце у самого так стучит, я к нему прислушиваюсь, а это ты звонишь – и я проснулся… Такой вот сон. Почему Сорокинский? Ну про говно ведь. Да не рассказывай – раз про говно – значит по-сорокински. Ладно, ок, короче, мне тут в дверь звонят. Всё – пока!
Алексей положил трубку. Встал с кровати и направился к входной двери. Шаг за шагом он приближался к точке, с которой возможно должна была начать отсчет его новая жизнь. Коридор обволакивал его, словно прямая кишка, в напряженном нетерпении желающая вытолкнуть на свет божий всё, так долго копившееся. И коридор вытолкнул его, он взялся за дверную ручку, провернул замок и распахнул себя грядущему.
За порогом стояла она. Спрятав назад свои ручки, маленькие холеные ручки молодой красивой девушки, она слегка покачивалась, переминаясь с носков на пятку, улыбалась ему, источала принесенную с улицы свежесть первых осенних холодов. Алексей посмотрел на нее. Маленький герметичный контейнер органов, плотно закутанный в шарфик кувшин мыслей и чувств, стянутый узостью джинсовой ткани и погруженный в мощь ботинок, источник страсти и желания. Контейнер удовольствия и фабрика милой капризности, заводик по переработке утонченно съеденной пищи и бутик искусного снобизма. Бабочки ресниц и змейки волос, перламутр ушных раковин и влага ноздрей. Гладкость лба и бантик губ, плоскость щёк и желание жить, покатость плеч и клубничность сосков, животный жир и животастый пуп, стремленье рук уметь лежать, сидеть, вставать, и не уменье плыть, кому же быть, кому остыть, кому чего не избежать, и всё-ж кого же вопрошать, о том чему сегодня быть, каким глашатым отказать в желанье ихнем грохотать, на мир весь полный словно дом, и кто-то словно сердце в нём, способен все вдруг осознать…