Я не мог избавиться от мысли, что подсунул в могилу ее матери абсолютную незнакомку.
* * *
Правы были древние египтяне. Те, которые хоронили своих фараонов с женами, любовницами, рабами и бабушками рабов. С собаками и тем крокодилом, с которым фараон однажды повстречался взглядом. С сокровищами и всем, что было дорого при жизни.
С памятью о них.
Потому что память, воплощенная в предметах, – она ведь страшная. Страшнее, чем многие могут себе представить. Предметы эти, оставленные мертвецом, – нож, который снова и снова входит в одну и ту же рану, не позволяя ей зажить.
Рэдж все еще была со мной в нашей квартире. Ее одежда висела в шкафу, ее сапоги и ботинки были аккуратным рядком выставлены в прихожей. Большая часть комода в нашей комнате была отдана под ее белье, шарфики и побрякушки. В воздухе витал едва уловимый аромат ее духов – сандал и пряности, зимой и осенью всегда так. В ванной почти все полки были заняты ее косметикой, всеми этими баночками и тюбиками. Я не знал назначения половины из них, запомнил только: «Можешь брать любой гель для душа, кроме мандаринового, его мало осталось, а это лимитированная коллекция, больше не будет!»
Странное признание: именно глядя на этот долбаный гель для душа, я первый и единственный раз заплакал о ней. Когда тело опознавал, слез не было, пожалуй, из-за неверия, а потом – от шока. На похоронах тоже ни слез, ни слов. Я был не в себе, я еще спорил с судьбой… А потом уже, вечером, увидел эту почти пустую бутылочку, услышал в памяти голос Рэдж – и накатило. Она беспокоилась, как же дальше будет обходиться без этого своего мандаринового геля, осталось ведь совсем немного! А по итогу осталось больше, чем вся ее жизнь.
Говорят, что со слезами становится легче, но мне легче почему-то не стало. Рэдж продолжала жить со мной в нашей квартире. Она как будто вставала раньше меня или пряталась в ванной, когда я уходил на работу, но она все равно была там. Живой, а не мертвой, и при таких условиях это не могло измениться.
Если бы я рассказал об этом кому-то, своим друзьям или ее друзьям, они наверняка дали бы мне предсказуемый совет. Мол, выбрось ты все это, продай или на благотворительность отдай – и будет тебе счастье! Но сказать такое куда проще, чем сделать. Я не мог избавиться от последнего, что напоминало о жизни Рэдж. Потому что это была и моя жизнь тоже, и сложно сказать, что вообще останется, если я ее отпущу.