– Добрая ты душа, Наташенька, – откуда-то с самого края бревна подал голос Коля Лаврентьев. Отблески костра выхватывали его фигуру из полумрака частями: то кисти рук, то вязаную серую шапочку, то неуместный здесь, в ночном лесу, воротник белоснежной рубашки, будто не дотягивались, не справлялись – слишком уж велика, громоздка была эта фигура. – А ведь всякая тварь не просто так создана и на жизнь право имеет.
– Ты это, Коля, лягушкам расскажи, которых ты в прошлом году в походе на спор давил, – загоготал уже пьяненький Серёга Тазов, – сколько, не считал?
– Тазов, ну ты придурок – нет? Ты не знаешь, что ли? Чего зря трепаться-то? – зашипела Лена Владимирова, отвесила болтуну подзатыльник, а Лаврентьева утешительно погладила по плечу, – Коленька, наплюнь на него, а? Дурачок – он и в Африке дурачок.
– А мне их знаешь, как жалко было… – оправдывался Тазов.
Коля смотрел на огонь и чуть улыбался:
– Я, Леночка, ни на кого не обижаюсь, после того случая. А что раньше было – было, не сотрёшь.
Звонкий шлепок:
– Получи, сволочь комариная! Ненавижу!
– Наташ, а сегодня-то чего тогда попёрлась? Комары грызут, как бобры, никуда не делись, – засмеялся Олег Мизгирев. Он сидел без куртки, в жёлтой майке-борцовке, казалось, ни ночная прохлада, ни кровососы его не касаются.
– Ну, сегодня… Сегодня – другое дело. Сегодня, считай, последний раз видимся.
Никому эта простая мысль не приходила в голову. Как это – в последний раз? Ну, подумаешь, школу закончили. Разве это повод не встречаться? Десять лет вместе! Нет. Никаких последних разов!
– Э-эх, я бы ещё в школу походил, да не возьмут… – запричитал Серёга, покачиваясь в опасной близости от огня, – с вами-то, отличниками, всё ясно: институт, большой мир – и, прости-прощай, малая родина-уродина. А нам с Коленькой здесь куковать. Нет, я бы в школе остался.
– Я так думаю, – Мизгирев поднялся с бревна, слегка оттеснив от костра Тазова, приобняв для надежности и устойчивости, – надо день класса назначить. И каждый год, где бы мы ни оказались, в этот день к школе приходить. Придешь, Серёга? – Олег ободряюще стиснул щуплого Тазова, казавшегося рядом с ним и вовсе ребенком, так, что тот только пискнул.
– Ништя-ак! – протянула Наташа, – может и я когда загляну, в перерывах между загранками.
Куварин вскочил, сбацал на гитаре нечто бравурное, только что сочиненное в порыве чувств и объявил: