– Рембрандт Харменс ван Рейн. «Возвращение блудного сына» – внезапно услышал отец.
Он обернулся. За его спиной, плавно и медленно делая движения руками и ногами, чтобы удержаться на одном месте, улыбалась девушка. Отец взял девушку за руку, и поплыл в Греческий зал, где рассказывал ей о Праксителе до тех пор, пока в «подводных выдрах» не стал кончаться кислород.
После этого они вместе обедали в ресторане гостиницы «Астория», и смотрели, как в оконное стекло стучатся носами рыбы.
– Я бы хотел приготовить ее для вас! -проговорил отец.
– Я как-то один раз ела рыбу, и мне понравилось. – задумчиво ответила девушка.
– Если бы вы знали, как хорошо я жарю рыбу на углях…
Как и отец, девушка считала себя человек с национальностью. Если отец сказал, что он грек, то девушка назвала себя русской, и сказала, что тоже в какой-то степени Хранитель. Специалист по русской и европейской культуре. Но её знания никому не нужны, и она думает о получении другого образования, потому что так хочется делать что-то хорошее другим людям.
– Не надо получать другого образования, – сказал отец.– Просто будьте моей Женщиной, и тоже становитесь Хранителем!
Девушка засмеялась и… согласилась.
Так моя мама стала Ахатой Адамиди.
Первый ребенок, мой старший брат, появился, когда мама с папой были совсем молодыми. Маме 35 лет, а отцу 39. Его назвали Димитрос. Так же, как и старшего брата отца. Так же, как и деда. Так же, как и прадеда. Так же, как и всех первенцев мужского рода Адамиди едва ли не от самого Потопа. Так называемое «фамильное имя». Отец сердился, когда мама шутила по этому поводу.
Димитрос рос высоким и смышленым ребенком, любознательным и схватывавшим все на лету. На него возлагали большие надежды, что он станет настоящим Хранителем. К десяти годам мой брат знал не только историю Греции, но и историю многих затопленных городов, куда часто плавал с дядей Димитросом. Но он так и не оправдал возложенных на него надежд. Через какое-то время его перестали интересовать сами затопленные города с их историей, а стали интересны батискафы, в которых он по этим городам плавал, а также строение геликоптера, воздушных катеров и ракет. Обнаружив в подвале дома старый микроскоп, он не отходил от него, и часами мог рассматривать лист оливы, сброшенную кожицу ящерки, листья с дерева или сравнивать искусственное волокно одежды с тканью туники, которую мама, как настоящий Хранитель, сама ткала на точной копии допотопного ткацкого станка. Искусственному волокно казалось брату гармоничнее, и не таким грубым, как творение материнских рук. В поздних классах школы мир физики, химии, и особенно микробиологии полностью увлек его, вытеснив историю родной земли, литературу и искусство, которое пытались привить ему родители с дядей. Он перестал говорить на греческом и русском, на котором в семье говорили регулярно, отдав предпочтение Общеанглийском. Брат стал проводить почти все время на станции в Антарктиде, где создали особую школу для юношей и девушек, имевших склонности к микробиологии и точным наукам. А через несколько лет его и наиболее способных учеников отправили стажироваться на Европу, спутник Юпитера, где под толстыми километрами льда и воды, на самом дне, была научная станция. Целый небольшой город под колпаком с домами, улицами, и небольшим лесом с полянами для прогулок и пикников. Отец с грустью говорил, что хорошо хоть, что отослали на спутник, носящий греческое имя. Потом брата отправили на одну из экзопланет Кеплера. Димитрос стал появляться на Земле раз в несколько лет. Это хорошо. Некоторые ученые, отправившись на далекие планеты и станции, не прилетают вовсе.