– Слава Тебе, Господи, он пришел в себя! -раздается радостный возглас Вини. Он никогда не скажет: «Хвала Разуму!», как обычно сказали бы другие в подобной ситуации. Он говорит: «Слава тебе, Господи!» или «Слава Богу!». В редких случаях «Хвала Небесам!». Вини является «верующим».
Дядя прижимает меня к своей полной мягкой груди. Он тяжело дышит. Через некоторое время он медленно расслабляет свои объятья, обхватывает кистями рук мое лицо, и приближает его к своему. Лицо его мокро от испарины. В глазах стоят слезы. Пухлые мясистые губы дрожат, словно лопухи под ветром.
– Александрос… Ангел! Ангел мой! -через силу выдавливает из себя дядя.
– Посмотри, Димитрос, Каульбах действует на нашего мальчика похлеще Гойи! – в руке у Вини поднятая с пола высокая темно-охристая допотопная книга.
Несколько месяцев назад мне стало плохо от картины одного испанского художника, где собаку засасывало в песок. Вот почему меня попросили не брать книги с углового стеллажа.
Мы проходим в просторную гостиную. Точнее, меня вводят, поддерживая под руки. Дядя капает мне несколько успокоительных капель в нос.
– Разве ты никогда не сталкивался со смертью, мальчик мой? – Вини любит называть меня мальчиком. – Разве ты не читал Эсхила или Гомера?
Все это так. Но там смерть была какая-то другая. Какая-то далекая, неосязаемая, таинственная. Волшебная и даже сладостная, и никак не такая, как на этой картинке, когда перегрызают горло и радуются.
– Неправда это все, мальчик мой! – Вини перебивает меня. – Никакая не возвышенная. Чем Рейнеке-Лис хуже какого-нибудь Одиссеуса или этих языческих божков, которые только и знают, что сеют преступления, распри и прочие мерзости?
«Божков» сказал с таким нажимом, будто они лично чем-то очень обидели Вини. Мне неприятно. Мне обидно за умницу Одиссеуса, которого так просто сравняли с этим ужасным лисом.
Дядя, до этого молча слушающий наш разговор, кладет мне руку на плечо и просит никому не говорить о произошедшим сегодня утром. Дядя всё время боится, что ко мне могут приставить Личного Учителя, учитывая мою восприимчивость, эмоциональность и импульсивность. А ещё своеволие. Я несколько раз видел детей и подростков моего возраста, сопровождаемыми этими улыбающимися людьми в сине-белых одеждах. Учителя Высокой Любви и Морали, как их чаще всего называют. Многие мечтают о них. Но не я. Наклонив голову и коснувшись щекой тыльной стороны дядиной ладони, я говорю, что, конечно же, об этом никто не узнает, кроме меня, дяди, и Вини. Дядя облегченно выдыхает. Он всегда переживает по пустякам.