Они так о многом говорили! Прогуливаясь с юной Лиен по владениям, Микаэль ведал ей абсолютно всё, что имел на душе своей, ещё такой молодой и полной мечтаний и надежд.
У него было прекрасное образование, и ему легко давались языки. Он мог без стеснения читать самые великие тексты наизусть, и так же легко, словно бы по мановению волшебной палочки, он мог, встретив баб да мужиков, идущих до коров, он мог заговорить с ними на языке крестьянском, простом, изобилующим словами то Божественно-высокими, ибо люд боялся гнева Господа, и всё чурался, то низменно-бранными, от которых крестьянские мужики так и хохотали за причуды барина.
У него и в самом деле, когда кто узнавал его ближе, доброты и почтения было хоть отбавляй. Давно обходимый людьми светскими, он не стеснялся сближаться с бедняками, знал весь тяжёлый труд простого народа и пропадал часто не в замковых владениях, а именно вот в народных избах, то на печи у кого, то у самовара. Были и те, что думали о нём, как блаженном, и те, что откровенно боялись его, но многие его запросто так любили, как человека честного, хоть и весьма странного.
«В чём же? Любовь лишь тогда истинна, когда первый взгляд словно бы выстреливает тебе в сердце стрелой Амура, и более не оставляет места сомнениям. Только такую любовь я знаю и признаю, а что вот там ещё выдумывают, мне никогда не было интересно», – отвечал Микаэль с серьёзным выражением лица. «Мне не требуется столетие, чтобы найти любимую. Мне достаточно одного мгновения. Вот же жаль мне остальных, кто теряет столь драгоценное время в поисках невесты!»
Мари снова засмеялась. Ей казались и полностью верными, и невероятно странными речи молодого герцога. Он словами своими словно бы оживал, как герой её грёз. И это одновременно и очаровывало, и пугало её, ведь лишь одни romans français1 заполняли всё её воображение, и герои сходили со страниц лишь в её снах. И вот теперь, как она была поражена видеть теперь перед собой столь поражающего душу человека!
«Послушайте, Мари. Я знаю Ваше смущение. Но я и сам смущён – лишь вида не смею подать. Я вчера при луне был груб с Вами, и она мне свидетель, и будет злиться на меня миллионы полнолуний. И умоляю Вас простить меня – моё сердце озлоблено, но Вашей вины в том нет, и я прошу Вас простить мои манеры. Как стыдно! Но я, хоть и оскорблён был, что словно беспризорного пса меня выдворили из замка на период празднований, всё же рассмотрел в Вас свою судьбу. И – о, прошу Вас, не откажите мне, я смогу загладить всю вину своею лаской. Я не такой, каким Вы встретили меня во мраке.»