– Я тоже, – кивнул сын. – Очень.
– Знаешь, – отец вдруг оживился, – она всегда хотела, чтобы ты стал магом. Она так сильно верила в это, что заставила и меня поверить. Прости, сын, я совсем забыл об этом. Прости, что был против твоего желания стать Хранителем. Я ничем не лучше своего отца, – виновато заключил он.
На глазах Финна происходила серьезная метаморфоза в образе отца. И хотя сейчас он выглядел бледным и потерянным, сидя на стуле напротив его кровати, Финну он казался гораздо ближе, понятнее и роднее, чем каких-то три дня назад.
Смерть матери сделала отца замкнутым и суровым человеком. Таким, каким был, в свою очередь, его отец. Видимо в их семье мужчины так справлялись с потерями. Отец с потерей матери, дед с потерей контроля над обстоятельствами.
– Я ни в чем не виню тебя, отец. Да, я злился, когда ты был несправедлив или не обращал на меня внимания. Был зол на то, что ты…
– Башмачник, – закончил за него отец.
– Нет, не совсем. За то, что ты меня заставляешь им стать. И всегда своей работе уделяешь гораздо больше внимания, чем мне.
Финн почти гордился тем, что смог все так смело выложить отцу.
– Когда ты переделал мамину оранжерею в мастерскую и почему? – серьезно спросил он отца и сам поразился своей «взрослости» (словечко тети Мейв понравилось ему).
Форк старший улыбнулся сыну:
– Твоя мама, незадолго до … – он запнулся, но все же продолжил, – печального события, сказала, что хочет, чтобы я следовал за своей мечтой. И что она будет очень гордиться, если я, наконец, брошу нелюбимое занятие – читать лекции в школе, – и продолжу заниматься ремеслом башмачника. А в один из дней она привела меня в оранжерею – где уже не было ни клумб, ни горшков, ни цветов – и сказала, что отныне хочет, чтобы там располагалась моя мастерская. Моим первым клиентом стала твоя мама. Я сделал для нее желтые кожаные сапожки. Она их так полюбила, что предпочитала их любой другой обуви. Даже когда…
Отец замолк и казался ушедшим в воспоминания. Финн почувствовал себя неуютно и боялся его тревожить. Отец делился с ним личными и важными для него вещами. Таким грустным как сейчас он его никогда не видел.
– Иногда мне кажется, что и сейчас я творю только для нее, – сказал отец, прервав долгое молчание. – Вскоре от нас уехал мой отец, твой дед Финн Старший. Не хотел, так сказать, «марать себя родством с башмачником», – повторяя слова своего отца, Гутор скривил презрительно губы. – К тому времени Элиаф уже не было с нами, чтобы примирить.