Соскользнув за хрущобы, светило всё тянет резину,
от закатного света безвольный экстаз в голове.
Чуждый раб неволшебной лампы бредёт по Москве,
и сквозная печаль не являет его рабыню.
Для чего тут разгуливал Герцен и взглядом Толстой
дырки в людях сверлил, Мандельштам щерил рот золотой?
Дорогие мои москвичи, сколько лаю и звона
могут вынести уши поэта? Нехватка озона
или обморок времени шутят над древней Москвой,
где цветут чудеса Церетели под песни Кобзона?
Мне Матвеич по пьянке пророчествовал, хмелея:
«Побегут, побегут из Москвы, из Кремля-Мавзолея!»
Грянет время и глас возопит: «Поуехали, гады!»
И воскреснет Матвеич, без пропуска в Кремль взойдёт,
но не встретят провидца хлеб-солью ни стары, ни млады.
Возглашая стенам, что окончен великий поход,
он, в Царь-колокол руку просунув, таджика найдёт,