– Ты кусок дерьма, Том, – проговорил Крис, держась за голову. – Если я тебя еще раз увижу, вспорю, как индейку, понял меня? Или ты вернёшь деньги, или ты никогда больше не притронешься к бутылке, потому что я вскрою твой желудок, сучара.
– Пошёл ты, – простонал Том. Гейтс еще раз с усилием пнул его; кряхтя, Том перевернулся на спину и, наблюдая за тем, как плывут по насыщенному темно-синему морю небес клочья облаков, задумался о чем-то неопределенном – о спасении души, о том, что блаженны ищущие правду, ибо насытятся они, и что жизнь похожа на джазовую импровизацию в сумраке душного клуба, где никто не поймёт, что песня закончилась, потому что сразу же начнётся другая. И все они лишены общего концепта, красивой, элегантной и выверенной структуры – они просто изливаются в надрыве, одна за другой, и каждая – одинаково грустная, красивая и непонятая. Без четкого начала и внятного конца. Господи, я старею, подумал Том, облокотился на правую руку и сплюнул кровь. Его вырвало, после чего он отрезвел окончательно. Кое-как поднявшись на ноги, Том отряхнул одежду и, прихрамывая, вошёл в бар.
– Черт, вышел покурить, – слабо усмехнулся он, сев за стойку. – Налей мне водки, что ли. Надо прийти в дух.
– Кто это тебя так? – спросил Гарри, доставая откупоренную бутылку самой дешевой водки из-под стойки.
– Да так… Ох, голова раскалывается. Люди бывают такими жестокими, Гарри. Просто зверьми. Словно отпускают вожжи… Иногда мне кажется, что мы просто одомашненные дикари, которые все норовят, хотя и боятся, выскочить за дверь в опьяняющую свободу лестничной площадки и спасти свою душу.
– Ты поэт, Том. Выпей, полегчает. И умылся бы ты, что ли.
– Если бы я мог вывернуть себя наизнанку, Гарри, если бы я мог… – в тоскливой задумчивости протянул Том.
Проглотив водку, Том поморщился, ударил по стойке и поплёлся в сторону туалета. Людей в баре практически не было. Зайдя в туалет, он подошёл к раковине; левый глаз и челюсть начинали заплывать. Бывало и хуже. Опустив голову под ледяную струю воды, Том омыл лицо и заодно попил. Вода отдавала ржавчиной и хлором. Грязные ржавые трубы, выкорчеванные, как кишки, из желудка мегаполиса – одинокая девушка с тонкой сигаретой на мундштуке высматривает в вальсе машин свое такси. Из-под решётчатого люка бьет канализационный пар, клубясь над тротуаром. Все эти люди, им есть куда пойти, но никто из них не знает, куда в точности они придут. Никто из них не знает… Том заметил в отражении зеркала юбку за собой и обернулся – девушку, сидящую возле унитаза, громко рвало. Ее золотистые волосы обвивали ободок, словно скрывая акт ее слабости, неприглядный процесс опустошения желудка.