Старик Том еще покажет всем этим сукиным детям, думал Том, в кротком довольстве облизывая пересохшие губы и чувственно, словно оголенную плоть страстной проститутки, сжимая листы бумаги в кармане блейзера. Когда ты алкоголик – стоит забыть про постоянную работу. Мне даже не дают шанса, любил причитать он. Эти жалкие люди, которые не верят в спасение заблудших душ. В раскаяние падшего ангела. Пьют не от хорошей жизни, но, черт бы их побрал, как мне ее обрести, если никто не готов идти на уступки? Дать мне шанс? О нет, получи подзатыльник и убирайся отсюда, пьяница, убирайся подальше от наших вычищенных, накрахмаленных воротничков. Подзаборник, ублюдок, бастард. Кусок дерьма. Он шёл вдоль решётчатого железного забора, справа от которого, через зелёную щетинистую траву, прибитую к сырой земле, пролегали пути железной дороги, уходящие в безызвестность со всеми составами, полными богатств, вырванных из утробы земли – нефтью, углём, камнями. Где-то сейчас потягивался в стоне ломающих, отёкших за ночь конечностей одинокий, заросший хобо, сын дорог, отец жестянок. Он встанет, опираясь на коробки или джутовые мешки, вцепится в дверь и помочится из открытой двери, сплёвывая кислое послевкусие дешевого хереса, выпитого перед сном – и закурит сигарету, думая о красоте природы, о баночке фасоли в томате, о нагой, лишенной всего жизни, а потому самой честной, искренней и прекрасной жизни, недоступной другим – лучше, чем дворцы, дайте мне истину. О грязные, ободранные пророки, на изломе каких беспокойных снов вы сливаетесь с Господом, не умея выразить это чувство в слова своими пересохшими ртами, чтобы запомнить по пробуждению? Где вы храните свою правду, или она – это тощие вещмешки и разбитые, но живые глаза? Ваша правда – руки, что берегут не монету, но моменты? Ваша правда – бородатое видение, явившееся однажды в голодном бдении подворотни и исчезнувшее навсегда в хлопнувшей ставне окна? Том тяжело вздохнул. Он знал, знал.
В типографии стоял ненавязчивый гул и едко пахло краской; Том махнул девушке в приёмной и зашёл в цех, где вовсю чеканили печатные станки, монотонно выплёвывая листы. Вокруг столы, забитые бумагой, пластинками клише и печатными формами. Несколько мужчин в хлопковых белых рубашках и серых фартуках деловито проверяли штамповку машин, звучавшую как пулемётная очередь; остальные ходили по залу перенося оттиски, бумаги, коробки. Господь сказал Слово, и Слово отчеканили на клише-граали. Томас зашёл в приоткрытую дверь кабинета Генри Уэйлса, заведующего типографией. Генри поднял взгляд со стола, откинулся в кресле и вопросительно кивнул головой.