– Звёздочка, можно вопрос?
– Конечно, – судорожно выдохнув через нос, откладываю мандаринку и поднимаю на Гришу глаза.
– Сколько тебе лет?
– Девятнадцать, – по глазам вижу, что не удивлён. Знает уже, так зачем спрашивает?
– И ты живешь одна?
– Я детдомовская, – пожимаю плечами. – Родители умерли несколько лет назад, тридцать первого декабря. Авария.
Я столько раз рассказывала об этом, что уже практически ничего не чувствую. Именно поэтому каждый год прикладываю столько сил, чтобы сделать все правильно. Именно поэтому улыбаюсь, когда выбираю подарки Варьке, ем мандарины и смотрю «Иронию судьбы». Именно потому, что боль никуда не денется, но нужно жить дальше. Морально приготовившись, смотрю на Гришу в упор. Сейчас будет тот самый взгляд. Они всегда так смотрят, когда рассказываю. Жалостливо, удивлённо, понимающе.
Противно.
Но нет. Гриша только вздыхает. Скребет подбородок, выпрямляет спину и неожиданно просит:
– Иди сюда.
Поднимаюсь, недоверчиво заглядываю в глаза. Делаю робкий шаг навстречу, неуклюже огибая стол. Гриша тянет меня за руку, пока не падаю ему на колени. Краснею. Я такая маленькая по сравнению с ним, глупая и совершенно неопытная.
– Хочешь расскажу, почему я не люблю Новый год?
– Это вовсе не обязательно, если не хочешь.
– Ты поделилась своей историей, а я расскажу свою. Не хочу, чтобы между нами были секреты, – устроив мою голову на своем плече, Гриша на пару минут прикрывает веки. Гладит мои спину и волосы, дышит прямо в макушку.
А потом рассказывает. Всё, с самого начала. О том, как был счастлив, как планировал свадьбу с любимой девушкой и как застал ее в объятиях одного из лучших друзей прямо посреди новогоднего корпоратива. О концерте, устроенном ею прямо при подчиненных. О жалостливых взглядах, том, что прошло уже много лет, а он все никак не может отпустить злость и потому так люто ненавидит Новый год, который, словно издеваясь, снова и снова напоминает ему о перенесенных боли и предательстве.
Складывается впечатление, что все это он копил в себе долгие-долгие годы и только сейчас нашел человека, которому наконец-то смог открыться. А мне и больно, и радостно, что этим человеком оказалась именно я. Потому что понимаю его, как никто другой. Потому что мои страхи такие похожие и при этом такие диаметрально противоположные по сравнению с его, но такие же настоящие. У меня сердце болит. Губы начинают мелко дрожать. Гриша молчит уже некоторое время, а я только спустя еще минуту замечаю, как всхлипываю.