Иногда мне кажется, что милорд по-своему любит меня – в свойственной только ему странной и необычной манере, и его чувства не кажутся мне неестественными. Он сложен для меня, словно различие наших миров привело к неразрешимым противоречиям в наших мировоззрениях. И только одного я никогда не могла понять – он такой по своей сути, или благодаря правилам, которые соблюдает? И мне искренне жаль, что только смерть обратила свое внимание на наши судьбы, что лишь она стала единственной связующей нас нитью. Начало и конец этой нити находятся сейчас в руках милорда, но я не боюсь их смертельных объятий. Решение милорда не пугает меня, словно я понимаю его лучше, чем он сам понимает себя. К тому же милорд никогда не был безразличен ко мне.
Он смел, отважен и благороден. Он способен пощадить дикого зверя за его красоту, но милорд никогда не щадит своих врагов. И это не жестокость, а нечто иное, как очередное правило для правителя огромной страны. Вот только мое собственное сердце заходится в смертельной и обжигающей холодом тоске от осознания собственного бессилия и невозможности спасти чьи-то жизни, если они оказались в руках милорда.
Он красив. Никогда в своей жизни я не видела более красивого человека, но в его красоте есть что-то пугающее и очень холодное. Она неживая и в ней нет недостатков, словно милорд не рожден, а создан талантливым скульптором. И все же его красота притягивает меня, потому что я знаю или уверена в том, что милорд – всего лишь человек и сердце его способно испытывать боль, а не только причинять ее другим. Даже темная и всепоглощающая бездна, живущая в нем, не может до конца победить его человеческую сущность. Но она пожирает меня, потому что не является частью моей души. Для милорда же тьма является другом, компаньоном, но только не врагом. Мои встречи с ней всегда порождали горечь, боль и потери. Когда бездна заглядывала в мои глаза – тело покрывалось холодным потом, когда она протягивала руку – рубиновая кровь струилась по изумрудной траве. И она не всегда была моей…
Какое-то время милорд не осмеливался нанести последний удар, способный уничтожить меня. Но моя поддержка, оказанная его брату, – главному противнику в военном противостоянии, стала последней каплей, переполнившей чашу его терпения. Желал ли он моей смерти настолько, чтобы сожалеть впоследствии о постигшей неудаче? Или мое «воскрешение» принесло не сожаление, а облегчение? Тогда почему он снова тратит время и силы, чтобы уничтожить меня?