На следующий день пошли в кафе в ГУМе. Ели вкусное и дорогое. Дорогая еда всегда казалась Прасковье чем-то неправильным, ненужным, почти безнравственным. Потратить деньги на книгу или даже на билет в театр – это понятно. Особенно на книгу. А еда – какая разница? Главное, чтоб было сытно, быстро и недорого. Лучше всего – щи с мясом или куриная лапша – дёшево и вкусно. Или овсяная каша на молоке. А на сэкономленные деньги – хорошая книга. Так учила ещё бабушка, тоже учительница русского и литературы. Какая разница, чем насыщаться? Но разница была. И Прасковья ела с увлечением. А Богдан глядел на неё ласково, словно на ребёнка, который «хорошо кушает». Потом довёл до того же самого входа в метро, и она уехала в родную общагу. Договорились, что в следующий раз пойдут в Малый театр. И ещё на каток на Красной площади.
Стали встречаться. В старинном смысле слова – проводить время вместе. Сейчас-то под «встречаться» подразумевают всё больше секс, а они, словно в молодёжном романе 50-х годов, ходили в театр и на каток. Просмотрели в Малом все пьесы Толстого «про царей». Даже стихи декламировали на улице при возвращении из театра – это уж точно эстетика 50-х. Одна лишь разница: в романе 50-х стихи должен был читать парень, а в их случае это была Прасковья. Она развлекала Богдана стихами А.К. Толстого, которого любила с детства и знала страницами. Они гуляли по Центру, и Прасковья декламировала «Историю государства Российского от Густомысла до Тимашева»; её она знала наизусть целиком, включая вкрапления по-немецки, хотя немецкий учила один семестр и ничего не выучила.
«Перун уж очень гадок!
Когда его спихнем,
Увидите, порядок
Какой мы заведем!», – повторил, улыбаясь, Богдан. Как много это описывает в отечественной истории!
Прасковья незаметно для себя рассказала ему всю свою жизнь – прошлую и настоящую. И про невнятное будущее рассказала. Он вроде и не спрашивал ничего – просто слушал, изредка задавая уточняющие вопросы, а она вываливала и вываливала всё подряд, вроде как брату. Со своим младшим братом Прасковья не особо дружила: с ним, она считала, было не о чем поговорить, он не любил никаких умственных материй, видно, пошёл в отца – учителя труда.
Их семья разделялась на две равные части – женскую, культурно-умственную, и мужскую – практическую. Не ссорились, не спорили, но каждой стороне интересы другой, в глубине души, казались вздором и пустяками. А какие же это пустяки, если живёшь в доме 1902 года постройки? За деревянным домом нужен хозяйский пригляд и уход. Вот его-то и осуществлял отец – молчаливый и рукастый.