– Кошмар, – проговорил Богдан с комическим ужасом. – Теперь я ни за что не решусь написать тебе письмо от руки: признаюсь, по-русски пишу с ошибками.
– А по-каковски без ошибок? – удивилась Прасковья.
– Ну, по-английски и даже по-французски я чувствую себя гораздо увереннее. А какие ещё предметы сдают на журфаке?
– Литературу. Классическую литературу я знаю – с детства читала, – похвалилась Прасковья.
– Заставляли?
– Да нет, – возразила Прасковья, – нравилось. Да, пожалуй, нравилось, – утвердилась она сама в этой мысли, вспоминая как после восьмого класса лежала на раскладушке в саду, читала «Обрыв» и представляла, что у них по дороге к реке на высоком берегу стоит та самая беседка, что описана в романе. – Сначала-то я собиралась в другое бесполезное место – на филфак, – продолжала Прасковья, – поступала туда и сюда – и, что интересно, поступила на оба факультета. А когда надо было выбирать – выбрала журфак. Даже сама не знаю, почему. Наверное, из-за места напротив Кремля. Я же провинциалка, а тут – целый Кремль. Я по первости, бывало, гуляю в Александровском саду и думаю: «Господи, где же это я? Неужто под стенами московского Кремля?». Потом привыкла.
Меня и сочинения мама учила писать класса с четвёртого. Очень просто: в каждом тексте должна быть тема и идея. Берёшь тему – отбираешь материал. Только на эту тему – ни на какую другую. Она так объясняла: это вроде рассыпанных бус разного цвета. Какие бы красивые ни были бусины – ты отбираешь только те, которые тебе нужны – красные там или синие. А идея – это ниточка, на которую нанизываются бусы. Каждый текст должен иметь хоть маленькую, плохонькую, но идею. И все факты должны топить за эту идею. Ты не поверишь, я и сейчас пишу по маминой прописи.
– Отчего же не поверю? – улыбнулся Богдан. – Мне тоже приходится иногда кое-что писать, и я примерно так и действую. Правда, в моём случае нельзя упускать факты, которые не укладываются в идею.
В ожидании десерта Прасковья открыла книгу. Попалась забавная картинка, где черти жарят грешника.
– Смотри, какие милые! – показала Богдану. – Худенькие такие – загляденье.
– Нравятся? – спросил Богдан.
– Очень! – правдиво ответила Прасковья. Худоба была для неё неоспоримым и недостижимым идеалом. – Если бы эти ребята существовали на самом деле, они были бы гимнастами или акробатами, – произнесла она мечтательно.