По итогу многочасового обыска общественности через государственные СМИ был представлен полный набор «организатора массовых беспорядков»:
1) страйкбольный инвентарь (одежда и противогазы) сына, который продемонстрировали в качестве моего боевого снаряжения;
2) несколько познавательных книжек, купленных мною в государственном книжном магазине и вмиг приобретших в телерепортаже статус экстремистской литературы. Речь, в частности, идет об «Энциклопедии стрелкового оружия», истории израильских спецслужб и тому подобном;
3) магнитик с портретом Степана Бандеры, подаренный кем-то из вернувшихся из Киева друзей ради прикола;
4) детский деревянный топорик, принадлежащий дочери;
5) всякая прочая чепуха, типа масок Шрека и личных фотографий, которые ну никак не могли придать мне статус врага народа и создать зловещий образ государственного преступника, циничного ниспровергателя всего самого святого, чистого, светлого и непорочного.
В общем, найденные артефакты с нулевой ценностью наверняка расстроили моих гостей. К тому же они никак не могли обнаружить ни одного моего телефона, ибо даже не догадывались, что их можно спрятать в нише под карнизом, за окном[2].
А тогда на нервный вопрос по поводу того, «где твои мобильные телефоны, трам-парарам», я решил деликатно отмолчаться и… В таких случаях используется оборот: «Дальше наступила темнота. Герой потерял сознание, чтобы прийти в себя там-то сям-то».
Но я ничего такого не терял. Во всяком случае, надолго. Меня просто подхватили под локти и, предупредив о необходимости не издавать лишние звуки, снесли вниз к заранее подготовленному микроавтобусу.
При этом было удивительно чувствовать, как дрожат их руки. До сих пор непонятно, с чем это было связано: со страхом, волнением, избыточным адреналином, еще чем-то. Впрочем, истинные причины этого тремора в то время меня волновали меньше всего.
Куда едем, «шефы»?
По дороге я услышал много занимательных предположений на свой счет. Все они касались дальнейших перспектив моего пребывания на этом свете. Отнюдь не самых внятных и далеко не очевидных.
С удовольствием и сам бы поддержал эту занимательную, в высшей степени интеллектуальную беседу, но слова мне не давали.
В голову мне лезла какая-то гуманитарная чепуха. Как примерно такой же мешок надели на голову приговоренному к казни молодому писателю Достоевскому, которого обвиняли в государственном заговоре. Он уже ждал команды «пли» и канонических «девяти граммов в сердце». Но вместо этого на расстрельный плац в самый последний момент прибыл посыльный от царя, объявивший о высочайшей милости – замене расстрела каторжными работами. Получилось красиво и в высшей степени психологично.