. Но обнаруживает, что не способна сделать это.
– Нет. Ты хочешь, чтобы моя жизнь была похожа на жизнь Эшера.
– Я хочу, чтобы ты была счастлива.
– Ты хочешь, чтобы я остепенилась, – стоит на своем она, – а это разные вещи.
Мэри отодвигает свой стул и кладет салфетку на стол.
– Знаете что? Думаю, нам следует немного покрутиться на танцполе.
– До ужина? – хмурится Дэвис.
– Да, – твердо отвечает она, и Блумы тоже встают со своих мест.
– Мы с вами. – Элеанор берет Тодда за руку. – Сейчас самое время потанцевать.
– Да это вальс, – говорит тот, но послушно следует за ней на танцпол, и Грета с Конрадом остаются одни.
Какую-то секунду они просто смотрят друг на друга, затем на стол – на разбросанные по нему салфетки, на заляпанные губной помадой бокалы – и Грета, кажется ей, вот-вот рассмеется. Но вместо этого она прочищает горло и говорит:
– Послушай, я знаю, ты хочешь, чтобы я больше походила на Эшера, но…
– Это не…
– Да ладно тебе, – произносит она теперь более мягко. – Мамы с нами больше нет, и играть роль рефери некому. Меньшее, что мы можем сделать, так это быть честными друг с другом.
Он вздыхает:
– Ты хочешь, чтобы я был честен с тобой?
– Да, – с некоторым трудом выговаривает Грета.
– О’кей. – Он разворачивается, чтобы лучше видеть ее. Свет за его спиной мягкий и расплывчатый, и Грета замечает в окне отражение Дэвиса, кружащего в вальсе Мэри. Она заставляет себя снова перевести взгляд на Конрада, у которого, как и у нее, зеленые глаза, загадочный, как и у нее, взгляд. – Сама знаешь, твоя мама была твоим главным чирлидером…
– Папа, – говорит Грета охрипшим голосом, потому что, хотя именно мама вырастила и воспитала ее, ей кажется, что он немного жульничает, ссылаясь на нее теперь. – Не надо.
Он выглядит удивленным:
– Не надо что?
– Мы говорим не о ней. А о тебе и обо мне.
– Вот что я хочу сказать, – качает он головой, – знаю, она понимала музыку лучше, чем я, но все же беспокоилась о тебе.
Грета изо всех сил старается сохранить бесстрастное выражение лица. Не хочет, чтобы он увидел, как сильно ужалили ее его слова. Она в каком-то смысле давно махнула на него рукой, приняла тот факт, что он не слишком считается с ее мечтами. Но мама считалась. И Грете было довольно этого.
– Сам не знаешь, о чем говоришь.
– Она была самым большим твоим фанатом, – продолжает он, и взгляд у него неожиданно становится совершенно отсутствующим. – Но она волновалась за тебя. Беспокоилась, что ты одна, что так много ездишь по свету, что пытаешься удержаться на плаву, работая в очень нестабильной индустрии. Может, ей удавалось скрывать это лучше, чем мне, но страх за тебя присущ – был присущ – не только мне, но и ей тоже.