А она говорит:
– Ну ладно, сейчас темно уже. Вот ночь пройдет, а утром вы их, пожалуйста, отнесите туда, где взяли.
Мы эту ночь как-то плохо спали, а эти щенки как начали выть в три голоса: «У-у! У-у! У-у!», плачут – матери нет. Тычутся, молоко с хлебом не едят из миски. Да и молока не было, я не знаю, чем мы собирались их кормить. Так вот, еле-еле только появился рассвет, мама говорит:
– Ладно, сейчас уже на улице светло. Забирайте своих собак и тащите их назад, где вы их взяли.
Ну, мы их отнесли, конечно, мы даже сделали маленькую забастовку:
– Мы объявляем голодовку, что ты так отнеслась к нашим хорошим делам.
Она говорит:
– Ну ладно, хорошо, объявляйте, что хотите. Но собак чтобы не было.
Ну, мы тут покочевряжились немного, а голод – не тетка, конечно. Пришлось сдаваться.
А вот некоторые были, видно, люди опытные. В углу комнаты у них стоял комод, и он так перекрывал угол, получался треугольник. И за этим комодом у них стоял большой мешок, вроде как наматрасник полосатый, полный сухарей. Где они их насушили, как они там их насушили?.. Ну, все-таки неясно было. В этой комнате женщина жила с дочерью, которой было лет 20. И они уйдут на кухню, я залезу рукой за комод, загребу сухарей, сколько можно. Ну, сколько я могу там утащить у них, сухари-то мелкие. Сделаешь иногда налет, и грызешь эти сухари очень вкусные.
Вольная жизнь кончалась, приближалась пора идти в школу – 1 сентября. Ой, с этой школой была целая эпопея. Меня записали в железнодорожную школу, на станции «Галушки», здесь в бараках была школа. А поскольку эвакуированных детей понаехало видимо-невидимо, то учеников было по 40 человек в одном классе только первоклассников.
Никто, конечно, меня к школе так не готовил, как сейчас и считать, и читать они умеют. Мы встретили в лифте нашего дома одну девочку, она и читает в 1-м классе, и считает, и музыкой занимается, и рисованием, а нас никто к этому делу не приобщал. И я пришел в школу как родившийся только что, чистый лист бумаги.
Конечно, с одноклассниками у меня были правильные отношения, а вот со знаниями-то было не очень. Учительница посадила меня далеко от доски. Учительница нам:
– В тетрадку будете палочки писать карандашом.
Писали палочки, палочки, палочки. Потом – крючочки, вот эти крючочки, крючочки. Потом она достает из кассеты букву, все классом кричат: «А!», потом: «Б!», а уже в дальнем углу, где я сидел, там и не слышно ничего, так: «А-а-а…», я там: «А, а», и все.