Вы жили тогда в замечательном маленьком городе, который соседствовал с мегаполисом. Вроде, обычный спальный район, но дух и аура истории висели в воздухе. Утыканный современными серыми зданиями-близнецами, между которыми то здесь, то там возникали старинные жёлтые и розовые домики с лепниной, как потерянные в детском кармане мармеладки. Рядом ютились частные дома с огородами и садами. Город утопал в старых и новых парках, в озёрах и водоёмах. Многоэтажек почти не было, а расположение у берега залива давало много воздуха и неба.
На первый взгляд здесь не было даже привкуса одиночества, безнадёжности и безысходности, люди словно просеяны через сито надежды. По утрам из окон пахло молочной кашей. Дворы такие просторные, зелёные и тенистые, что в них вывешивали сушить бельё, одеяла и пледы. Всё по-домашнему уютно, а где-то рядом шумит мегаполис. Однако я успела увидеть изнанку этого благополучия и знала, как по ночам бывает темно и тоскливо. Как хочется, чтобы наступило утро и чайки выплакали за тебя всю грусть.
Прошло совсем немного времени, и в один из тёплых апрельских дней домой вернулась мама. Она принесла с собой свёрток, пахнущий нежностью и молоком. Младенец был такой чарующий своей почти прозрачной кожей, пальчиками, которые просвечивали на солнце, тоненькими, как паутинка, волосиками, что хотелось забраться к нему в колыбель, смотреть на него и трогать лапкой.
– Кошка, тебе нельзя, – говорила мама и доставала меня из его кроватки. Она разговаривала мягким, как свежий хлеб, голосом. Когда малыш спал, мне казалось, что это только моя мама.
В один из вечеров я смотрела на вас, думая о том, какие вы красивые и разные. У папы – рыжие волосы и усы, а глаза коричневые, как шоколад. От этого он казался особенно тёплым, но не как лето, а, скорее, с привкусом осени, когда всем хочется сидеть дома, укутавшись в плед, смотреть из окна на золотые листья и пить горячее какао. Мама была младше папы и напоминала раннюю весну, пришедшую после долгой зимы. С голубыми глазами цвета ясного февральского неба и русыми волосами, лежащими плотными волнами. Ты была рыжеволосая и кареглазая в папу, а кудрявая – в маму, стеснялась своих непослушных волос.
– Какая она милая, – сказала вдруг мама, посмотрев на меня.
– Какое у неё милое пятнышко на носике, – сказала ты.