– Лишиться хорошей памяти я пока не успела, господин Ческоль, и прекрасно помню ваш совет. Однако. – Она сделала паузу, отчего ее речь показалась невыносимо грозной. – Я – потомок древнейшего рода Флициа, и наш род пользуется уважением граффов с самых первых лет правления Великого Ола. И я не позволю, чтобы в заведении моей матери за клавиши фамильного раритета садилась очередная молодая посредственность.
– Неужели за целый год к вам приходили одни лишь посредственности?
– Только они, господин Ческоль. Отличить талант от откровенной бездарности не так уж и сложно, знаете ли. – Тетушка Люсия вздернула подбородок. – И те, кто приходил испытать мой тонкий слух, талантом были отнюдь не обременены.
Август не смог сдержать снисходительной улыбки:
– Тетушка Люсия, со всем уважением, – а вас, прошу заметить, я уважаю как никого другого, – если мне не изменяет зрение, то у вас тут не королевская филармония, а маленькая столичная кофейня. Или та дверь на кухню, что испачкана мукой, на самом деле ведет в партер?
Тетушка Люсия оскорбленно сомкнула губы, и Август заторопился положение сгладить. Он едва заметно взлетел, чтобы оказаться чуть ближе к хозяйке кофейни, и смягчил прежде снисходительное выражение:
– Дорогая Тетушка Люсия. Я уверен, что изысканность вашего вкуса и ваша бескомпромиссность несут для этого заведения исключительно хорошую службу, – пропел он, после чего Тетушка Люсия, как показалось Ирвелин, только сильнее оскорбилась. Август продолжал: – Но вы взгляните на ваш так называемый фамильный раритет. – Он махнул рукой в сторону рояля. – Уже более десяти лет он чахнет под пылью, не имея возможности дарить этому миру красоту своего звучания. Мне, как любителю, кажется, что рояли созданы для того, чтобы на них играли, а не для того, чтобы быть немой пыльной статуей. К счастью, – выражая значимость момента, Август резко поднял руки вверх, отчего Ирвелин и Тетушке Люсии пришлось отклониться, – я могу снова подарить вашему роялю жизнь. Прямо сейчас я готов представить вам талантливого музыканта, непризнанного столичного гения – Ирвелин Баулин!
По мере течения их беседы сложно было не догадаться, к чему именно вел Август. И Ирвелин догадалась, но услышав столь высокопарные слова и сразу после них – свое имя, все же смутилась. Какими бы благими цели у Августа ни были, он бессовестно преувеличивал, учитывая, что он ни разу не слышал ее исполнения.